Ярость, горячая и бессильная, подкатила к горлу, сдавила его. Примечательно, но она не была направлена на Сигурда или Ульфа. Она была направлена на всю эту эпоху. На ее грязь, боль, невежество, на ее бесконечное, унизительное, удушающее несовершенство.
Преодолевая волну отчаяния и гнева, я заставил себя сесть за грубый, сколоченный на скорую руку стол. Взял вощеную дощечку с заостренным стило и стал набрасывать очередную схему.
В центре изобрази жирный круг: «УЛЬРИК». От него прочертил стрелки: «Подагра (Проклятие Великана)», «Невыносимая боль», «Слабость, неспособность управлять», Недовольство бондов'. Другие стрелки: «Сын 1», «Глупость, лень», «Неопасен, марионетка». «Сын 2», «Жадность, амбиции», «Междоусобица, нестабильность», «Слабость власти». Еще одна стрелка: «Народ, бонды», «Заброшенность, усталость от неразберихи, жажда порядка», «Готов к смене власти, к сильной и справедливой руке».
Я отложил стило. План рождался сам собой.
Ульрик — слабое звено в цепи врагов. Его можно купить не железом и кровью, а знанием. Облегчением.
Настойка ивовой коры… В ней есть салициловая кислота… Отвар тысячелистника, ромашки… Компрессы… Найти или создать лекарство, смягчающее боль при подагре. Предложить ему лечение, уход и облегчение… И тогда в войне с Харальдом у нас появится верный союзник. Либо у меня станет одним покровителем больше.
При любом раскладе я в выигрыше…
Я вышел к своим. Эйвинд и еще несколько парней сидели у общего очага, чинили снаряжение, точили топоры, тихо переговаривались. Я взял кружку с темным, горьковатым пивом, подошел к ним, чувствуя тяжесть на душе и необходимость высказаться.
— Эйвинд… Ребята… Все… — начал я, и они подняли на меня глаза, прекратив работу. — Вы были правы в тот день. Это могла быть ловушка. Я поддался порыву. Я мог нас всех подвести. Моя выходка могла обернуться большой войной на границе. Простите. Я ошибся.
Эйвинд выдержал паузу, потом хмыкнул, почесал щетинистую щеку.
— За что прощать, дружище? Ты добрую бабу спас! Охотника с чужих земель к себе на сторону переманил! Вон, гляньте, — он кивнул на край леса, где в сумерках мелькнула подвешенная на ветке туша оленя. — Он нам сегодня мясо свежее принес. — Среди викингов прошел одобрительный, негромкий гул. — Дурной поступок с точки зрения ярла? Может быть. Но правильный — с точки зрения человека. Наш Рюрик — не жадный шакал, как Ульф. Он — свой. С душой. И рискует за других.
— Но Сигурд… Ульф… Они правы в своем роде…
— Сигурд мыслит как ярл. Он по-своему прав. Он видит карту, армии, границы. Ты мыслишь как… не знаю. Как-то иначе. Но мы-то с тобой за эту землю воевали. И за общее дело. Так что в следующий раз просто бери нас с собой. Чтобы таких, как вчера, не просто прогнать, а найти, поймать и на колья посадить, для острастки. Чтобы неповадно было.
Я смотрел на их суровые лица, озаренные огнем, и чувствовал, как камень катится с души. Искренность и готовность признать ошибку не ослабили мой авторитет. Напротив. Они его укрепили, перевели на новый, более глубокий уровень доверия и уважения.
Глава 18
Золото и багрянец…
Когда лето истаяло в жарком мареве и окончательно сдалось на милость осени, именно эти два цвета стали править на моем хуторе. Боги прошлись по воздуху наждачкой и заточили его до голубой прозрачности. Теперь он цеплялся за мои легкие северным холодком.
По утрам иней серебрил пожухлую траву у ручья да края деревянного колодца, — словно щедрый купец рассыпал мелочь на мою сельскую паперть.
Листья на березах горели червонным золотом и медью, отливая на солнце кровавым сиянием.
Я стоял на пороге своей новой кузницы, прислонившись плечом к косяку из толстенного дубового бревна, и вдыхал этот новый, преображенный мир.
Я, наконец-таки, чуял запах дыма ольховых поленьев, сладковатый дух опавшей, преющей листвы, терпкий аромат созревших где-то в саду поздних яблок… И, конечно же, неразбавленный букет СВОБОДЫ. Той самой, что я не выпросил, не вымолил, а выковал здесь своими руками, смешав с потом, кровью и железной волей.
Все мои парни — те самые, чьи раны я выжигал каленым железом и заливал хмельными отварами после кровавой бани у стен Гранборга, — давно уже оправились. Но никто не рвался обратно под тяжелое крыло Бьёрна…
Отмазывались, отнекивались, говорили, что погостят до тинга, «а там видно будет». Я лишь кивал и не спорил. Их верные топоры и крепкие спины были единственной реальной валютой, что удерживала границы моих владений от посягательств Сигурда и его шелудивого, ядовитого отпрыска.
За эти месяцы я не просто встал на ноги. Я вдавил этот хутор в землю так, что он стал ее продолжением — крепким, нерушимым, живым.
Но вернемся к кузнице…
Прошлую постройку я снес до основания. Новая же оказалась просторной светлой и сложенной из отборных смолистых бревен. Высокий потолок ловил удушливый дым и выплевывал его в широкую трубу. Настоящие окна пропускали дневной свет. Мягкий и рассеянный. Слюда заигрывала с ним в бирюзовом танце. Благо месторождение этого славного минерала находилось неподалеку.
Я полностью переделал меха — теперь это была продуманная система из двух сшитых кожаных полостей с деревянными клапанами. Она приводилась в действие ножной педалью. Я сам, по памяти, выложил горн из найденной в ручье огнеупорной глины. Ее я смешал с толченым камнем. Теперь я мог не просто орать «дай жару!», а контролировать его. Чуть приоткрыл заслонку — ровный жар для ковки, открыл на полную — белое каление для плавки. Точность — наше всё!
Именно в этой кузнице я и родился заново.
Первым делом я сделал инструменты: топоры, что не тупились и не зазубривались после трех ударов по сырому дереву; пилы с правильной, переменной разводкой зубьев; прочные и острые лемеха для сохи.
Потом перешел к оружию. Для себя. Не на продажу. Это была моя визитная карточка. Мой opus magnum.
Понятное дело, я не стал акцентировать внимание на кольчуге — ее бы пришлось плести целый год, да и защищала она слабовато. Я решил сделать пластинчатый панцирь, вроде тех, что носили