— Вот пусть и дальше остается довольным, — подытожил Сталин. — Показывайте погоны.
И Драчёв выполнил то, ради чего его, собственно, и пригласили: выложил перед Верховным все виды погон, которые предполагалось вернуть в русскую армию и на флот. Сталин попросил Поскрёбышева вызвать Калинина и стал внимательно рассматривать предлагаемые образцы. Минут через пятнадцать Калинин явился, и Верховный шутливым тоном сказал ему:
— Вот товарищи Хрулёв и Драчёв предлагают нам восстановить старый режим. Посмотрите, Михаил Иванович.
Калинин тоже внимательно рассмотрел разложенные Павлом Ивановичем погоны.
— Ну, что скажете?
— Видите ли, Иосиф Виссарионович, — ответил председатель Президиума Верховного Совета, — старый режим помним мы с вами, а молодежь его не знает, и золотые погоны сами по себе ни о чем ей не говорят. Если эта форма, напоминающая нам о старом режиме, нравится молодежи и может принести пользу в войне с фашистами, я считаю, что ее следует принять.
В этот момент Драчёву захотелось его обнять и воскликнуть: «Золотые слова!» Уж так его ГИУ намучилось с этими погонами, каких только вариантов не перепробовали! Если бы и сейчас их забраковали — хоть волком вой. К тому же Павлу Ивановичу очень нравилась идея погон. Красиво, придает военному человеку особый шик. И враг видит, что перед ним не какие-нибудь самозванцы, а представители грозной армии. А уж как женщинам нравится, тут и слов нет.
— Тебе очень пойдут погоны! — жаждала видеть мужа в новой форме Мария Павловна, и ему тоже не терпелось, чтобы она видела его при генеральских погонах.
И вот наконец оба руководителя СССР, номинальный и фактический, утвердили новшество.
— Ну что же, — сказал Иосиф Виссарионович, — думаю, старые большевики на нас не обидятся. А главное, что побуждает Советское правительство ввести погоны в Красной армии, — это учреждение единоначалия. В боевых условиях новыми знаками различия мы поднимем и укрепим авторитет командных кадров. Необходимость введения погон диктуется также предстоящими совместными действиями и тесным взаимодействием на полях сражений с союзными армиями. Я считаю полезным принять в Вооруженных силах общепризнанные знаки различия — погоны. Спасибо, товарищ Драчёв, за проделанную работу, можете идти.
Через неделю — новое приглашение.
— Ну, Повелеваныч, мы с вами зачастили в Кремль! — смеялся Хрулёв.
На сей раз и Молотов, и Каганович, и Берия, и Маленков, и еще несколько человек долго ждали в приемной, пока в девять часов Поскрёбышев не вызвал их всех разом вместе с Хрулёвым и Драчёвым. В тот день Красная армия освободила Ростов-на-Дону, и всех распирало хорошее настроение. Разговор шел о дальнейшем наступлении, и Драчёва лишь пару раз спросили о готовности интендантского ведомства. Он отчитался, а минут через сорок его отпустили.
Не прошло и недели, как Сталин снова его вызвал, причем принял до Хрулёва, а не вместе, и это свидетельствовало, что Повелеваныч расценивается им наравне с Великим комбинатором.
На сей раз настроение у присутствующих было подавленное: немцы под командованием Манштейна начали контрнаступление, вырвали из наших рук инициативу, вновь теснили на восток. Неужели и в сорок третьем повторится то же, что в прошлом году, радость от победы сменится горечью нового отступления?
В марте фронт удалось стабилизировать, но тогда же закончилась провалом наша операция «Полярная звезда», призванная освободить Ленинградскую область и снять блокаду северной столицы.
В апреле сорок третьего Драчёв во время очередного посещения кремлевского кабинета осмелился снова заговорить о туполевском пикирующем бомбардировщике, и начальник тыла поддержал главного интенданта, а Сталин спросил:
— Так что же, Сталин воспрепятствовал? Подписал распоряжение об остановке производства не глядя.
— Почему же не глядя? Глядя! — сказал Павел Иванович. — Просто вам привели неопровержимые доказательства, что машину нужно еще годами доводить до ума, хотя достаточно лишь кое-что подправить.
— Как нехорошо этот Сталин поступил, — сказал Сталин. — А почему вы не жаловались? Андрей Васильевич, Павел Иванович! Надо было тогда же пожаловаться на Сталина в ЦК.
— Да вот как-то не догадались, товарищ Верховный главнокомандующий, — ответил Хрулёв.
— Оба такие догадливые, а не догадались! Нехорошо, товарищи!
Когда, гуляя летом среди красот Архангельского, Драчёв по секрету передал сей разговор Туполеву, тот аж подпрыгнул:
— Вот ведь Фома Опискин! Что, скажете, не Фома?
— Фома, — вздохнул главный интендант. — Но не Опискин. Скорее Фома неверующий.
— Это точно, — согласился Туполев. — Никому не верит, и Христу бы не поверил, полез бы своими волосатыми пальцами Ему под ребра проверять, насколько глубока рана от копья.
— Вообще-то они у него не такие уж и волосатые, — пожал плечами Павел Иванович.
— Защищайте, защищайте его! — фыркнул Андрей Васильевич.
Вернувшись из цветущего Архангельского, главный интендант снова превратился в «глубоководное» и погрузился в пучину дел.
Потом оглянулся: где я? Уже на суше, в кремлевском кабинете докладывает о проделанной работе по итогам летней военной кампании:
— ...Гораздо благоприятнее, нежели под Сталинградом. Теперь мы больше не теряли склады, как в сорок первом и сорок втором. К началу операций Центрального фронта с Курского выступа армейские склады и базы располагались на линии железной дороги Орел — Курск, и железнодорожники проявляли настоящий героизм, под бомбами и снарядами доставляя все необходимое войскам. Я лично побывал там и своими глазами убедился в слаженности работы. К началу немецкого наступления пятого июля все армии и войсковые части фронтового подчинения были хорошо обеспечены всеми видами интендантского имущества и продовольствия и ни в чем не испытывали нужды, были одеты, обуты и обеспечены питанием, содержали продовольственные запасы в положенных нормах. Вынужден признать, что в отношении обуви и нательного белья ощущались перебои, но совершенно незначительные. С переходом войск Центрального фронта в общее наступление с Курского выступа по основной магистрали Курск — Льгов — Ворожба — Нежин войскам бесперебойно подавались все необходимые грузы, продовольствие, вещевое и обозно-хозяйственное имущество. Собранное с полей сражений доставляется во фронтовые и гражданские мастерские города Курска и вновь обращается в обеспечение войск фронта.
— То есть отремонтированное с убитых переходит к живым?
— Такова суровая правда войны, и не надо закрывать на нее глаза.
— Да, я помню по Гражданской, как поначалу кого-то коробило, а потом привыкали.
— Люди, товарищ Сталин. Кого не покоробит, если он на груди видит заштопанную дырку, через которую прошла пуля и убила предыдущего обладателя шинели или гимнастерки.
— Кстати, о гимнастерках.