Он вдруг замолчал, и шеф-повару удалось наконец сменить пластинку:
— А ведь с Зиной у нас заново закрутилось после того, как ее мужа арестовали. Тоже, как ты говоришь, приклеили к Тухачевскому.
— Что, правда? Вот оно как?
— Представь себе.
— Так вы все-таки сошлись с ней?
— Сошлись. К тому времени у меня была другая женщина, и я даже подумывал о женитьбе. Единственное, что останавливало, — отсутствие сильного чувства. Хорошая, привлекательная, добрая. Тамара. Готовить не умеет, но это и не нужно в семье повара. Я вообще не знаю, смог ли бы сойтись с женщиной, умеющей готовить...
— Забавно, — усмехнулся Павел Иванович. — Моя Маруся так готовит, что я бы не побоялся выставить ее на поединок с самим Арбузовым. И еще не уверен, кто бы из вас одержал верх, допустим, в приготовлении пельменей. Насчет колбасок не знаю, но в искусстве пельменей ей нету равных. А еще пирог! «Танец живота» называется.
— Хорошее для пирога название. Ты будешь смеяться, но именно пельмени свели меня снова с Зиной, — горько улыбнулся Василий Артамонович. — Сначала сосиски, а во второй раз пельмени. В «Метрополе», он же бывший «Люкс», я изобрел пельмени с шиком. Начинка из осетрины и под соусом бешамель с тонким букетом приправ: белый перец, анис, мелисса, майоран, душица. Но каждого по чутчуточке. Стоили они недешево, но успех имели огромный.
— Вот бы отведать!
— Придет время, отведаешь, обещаю.
— В первый день после Победы.
— Договорились. Так вот, однажды осенью тридцать восьмого наш метрдотель — фамилия его была Троянский, и, конечно, все его за глаза называли конем — является ко мне на кухню и объявляет, что один из посетителей просит подойти, хочет лично поблагодарить за пельмени. Я надел особый для таких случаев колпак, выхожу, Троянский конь ведет меня к одному из столиков, и я вижу, что за столиком сидит моя Зина-Розина с каким-то подвыпившим человеком в полосатом американском костюме с накладными плечами. Но не муж, мужа я запомнил. Он что-то мне говорит с восторгом, протягивает деньги, а я ничего не вижу и не слышу, а лишь смотрю дикими глазами на Зину.
— А она?
— А она на меня. Сверкает своими изумрудами глаз. И говорит: «Ваши пельмени — самое вкусное, что я ела в своей жизни, если не считать сосисок по-арбузовски. Можете нам их в следующий раз приготовить?» Отвечаю: «Разумеется, только они у нас называются сосисками по-балтийски». — «Это не важно, — говорит. — А еще напишите мне, пожалуйста, ваш адрес, по которому я могла бы завтра доставить для вас отдельный подарок от меня».
— И ты написал не свой адрес?
— Нет, не угадал. Во мне все вспыхнуло с прежней силой, и я написал свой новый адрес.
— И что же она прислала? Бомбу?
— Конечно, бомбу. В виде самой себя.
— А, так это и был ее подарок?
— Ну, конечно. Она нагрянула в тот же день, точнее, в ту же ночь. Часа в два ночи. Была пьяна, благоухала шампанским и французскими духами «Шалимар». С порога бросилась мне на шею, потом влепила пощечину: «Негодяй! Как ты мог!» Потом жадно стала целовать...
— И у вас снова все завертелось?
— Да, но уже совсем с другим привкусом, совершенно другим. Уже наутро она мне рассказала, что муж арестован, а тот, с которым она приходила в ресторан, обещает добиться его освобождения. Но за это ей приходится... Сами понимаете что. Еще фамилия у него такая была отвратительная. Похоже на вонючку. Я его так и звал — скунс. Только он Кунц.
— Случайно не Станислав Юрьевич?
— Так точно, Станислав Юрьевич. Позволь, а откуда ты...
— Потрясающе! Чуть больше месяца назад имел счастье общаться с ним в военном санатории «Архангельское».
— И что же он?
— Его арестовали у нас на глазах.
— Как арестовали?!
— В присутствии меня, Туполева и Фалалеева. Приехали синие фуражки с красным околышем, посадили его в черный воронок и — тю-тю!
— Не может быть!
— Я когда-нибудь вру?
— Никогда... Но мне трудно в это поверить. Это самый подлый человек, какого я знаю в жизни. Говорит одно, а делает другое. Клянется в советском патриотизме, а сам только о своей шкуре печется. О своей семье. Жена, сын. И при этом налево ходит как нате-здрасьте. Попадет в плен к немцам, им служить будет, станет верным слугой великой Германии. Можешь не сомневаться.
— Ну вот чтобы подобного не случилось, его и замариновали, — усмехнулся Павел Иванович.
— Он три года Зину мариновал! — воскликнул Василий Артамонович. — Обещал, что ее мужа вот-вот выпустят, а сам палец о палец не ударил. Врал ей, что ее тоже должны были арестовать, а детей отправить в колонию для малолетних. И якобы этого не случилось только потому, что он заступился. Да этот Станислав Юрьевич никогда ни за кого не заступался, потому что за свою шкуру боялся. Он и Зине однажды сказал: «Для меня в жизни самое главное это благополучие моей семьи». А Зина мне все рассказывала. Как он считал себя волком, а на самом деле был серенький волчок, который укусит за бочок, подлый шакал. Он даже требовал, чтобы она называла его «мой волк».
— И она называла?
— Называла. Ей жалко было мужа. Ну и, конечно, за себя боялась, за сына, за дочку. Квартиру потерять. А квартиру не отобрали только потому, что этому скунсу удобно было туда к ней приходить на свидания раз в неделю.
— Бедный ты, Василий Артамонович! — искренне посочувствовал Драчёв. — Каково тебе пришлось! В такой ситуации и не мог ее снова бросить.
— Не мог. Но ситуация адская. Раз в неделю она ко мне приходила, и раз в неделю к ней приходил мерзкий, кривоногий Станислав Юрьевич.
— Это точно, он кривоногий. И какой-то плюгавый.
— Я мог бы списать свое отвращение к его внешности на счет своей к нему ненависти, но видишь, тебе он тоже запомнился плюгавым и кривоногим.
— Типичный мерзавец, как их в кино изображают, — усмехнулся Павел Иванович. — Меня это всегда коробит. Мол, если подлец, то и внешне должен быть отвратителен. А на самом деле большинство негодяев либо обычные люди, либо и вовсе даже привлекательны.
— Согласен, — кивнул Арбузов. — Но, кстати, доля обаяния и