Это не успокоило Шмидта, отнюдь. Он представлял себе, как к его репутации убийцы будет добавлено слово «массовый». Мысль, что Ральф станет причиной смерти даже не миллионов, а миллиардов или триллионов людей, пусть даже очень плохих и Несогласных, пугала его до чёртиков. Неужели это в крови у немцев? Не станет ли он более проклинаемым, чем Гитлер? Шмидт всю жизнь работал на военных, оправдывая себя тем, что цель – защита, попытка избежать смертей. Однако в данном случае у него было твердое понимание, что выпускаемый из бутылки джинн способен уничтожить уже не только одну планету, но всю Галактику. Что, если его технология попадёт в руки Несогласных? Как быстро Вселенная сгорит в огне?
Уже полгода Ральф не мог найти то самое нестандартное решение, о котором ему говорили Григорьев и явившийся во сне Прайс. Это ещё больше изводило Шмидта, ему казалось, что проект буксует не столько из-за того, что есть объективные причины, сколько благодаря личным сомнениям. Сотрудники, казалось, сомнений были лишены. Для Смита и Олссона задача стала в первую очередь научным вызовом, они, как и все хорошие учёные, виновные в массовых убийствах, не думали о последствиях, лишь о том, насколько красивое решение сумеют найти. Чудин, с кем он особенно сблизился, при упоминании этической проблемы лишь философски улыбался и говорил, что история их рассудит, а Согласие всё равно пока что ничего не решило и, пока проект не готов, нечего и обсуждать. Говорил, что, если бы его любимый Оппенгеймер не создал атомную бомбу из-за того, что просто не смог, стоило ли бы ему переживать из-за последствий того, чего не настанет? Но и это не успокаивало Ральфа. Что бы сказала Лаура, узнав о том, чем сегодня занимается её отец?
Одним словом, работа завязла, Шмидт сутками напролёт старался ничего не делать, думая лишь о другом оружии – не несущем смерть. Он был уверен, что хоть через десять лет, но найдёт другой путь. А пока что пусть его сотрудники верят в то, что создают бомбу…
* * *
…Он сел на кровати. В комнатке было тесно и темно. Однако в лунном свете, проникающем в окно, был виден силуэт, стоящий у двери. Снова Он пришёл. Ральф попытался нащупать включатель светильника, но…
– Не нужно света, герр Шмидт, – сказал Томас. Что ж, не нужно, так не нужно. Ещё один странный каприз убитого им философа. Удивительно, ему первый раз снилось, что он в собственной комнате. Да как реалистично снилось! И голос у Прайса был странный, впрочем, чего только не случалось во снах.
– С чего начнём сегодня? – спросил он, стараясь занять более удобную позу и удивляясь, что его глаза слипаются, такого тоже никогда не было. А ещё, неожиданно, хотелось пить и в туалет.
– Как вам здесь живётся? – ответил вопросом на вопрос силуэт.
– Как видите. Это моя комната. Больше, чем я заслуживаю, – заметил Ральф и почему-то зевнул.
– Вы точно не заслуживаете и меньшего. Но я не буду вашим судьёй.
– А кто будет? Кто будет, Томас? – хотелось встать и схватить Прайса за грудки и как следует потрясти.
– Пусть будет Согласие. Как они отнесутся к тому, что вы снова станете предателем?
Ральф удивился. Что-то новенькое. Это подсознание подсовывает ему такие вопросы?
– С чего бы мне снова становиться предателем? – спросил он. – Я как раз пытаюсь служить человечеству, а не себе. Зачем мне предавать Согласие? – Шмидт замялся. – Зачем мне снова так поступать?
– Хорошо, – быстро согласился Прайс, – об этом позже. Давайте вспомним о том, как всё было в первый раз.
– Ты прекрасно знаешь, – фыркнул Шмидт. – Мне ввели какой-то биоагент, заставляющий меня реагировать на определённые слова в письмах, я становился злым и неконтролируемым. И я убил тебя.
– А ты не думал, что на самом деле это было единственное время в твоей жизни, когда тебя не контролировал абсолютно никто? Ты и только ты решал, чего ты хочешь, – начал философствовать Прайс.
– То есть я превратился в животное, отринул культурные надстройки? Ты об этом? – уточнил он. Разговор шёл не так, как обычно. Всё было не так, как обычно. Это было и интересно, и пугающе одновременно.
– О, не всё так просто! – засмеялся философ, и смех его казался каким-то нервным, обрывистым, несвойственным ему. Хотя откуда Ральфу помнить, как именно смеялся Прайс? – Ты хотел убивать тех, кто стремился менять тебя, твою этику. Ты очень хотел. И ты это сделал именно благодаря биоагенту, который ты упомянул.
Да, всё так. Под сердцем защемило. Шмидт вспомнил, как он потерял дочь и как из-за этого потерял и себя тоже. Он озлобился, начал искать виноватых и нашёл их в представителях иной этики и морали, в тех, кого европейцы пытались изменить и кто отомстил лично ему за всех. Потом уже Ральф узнал, что Лукаш Зоммель, псевдоследователь, сваливший всю вину на мигранта, был шпионом З’уул, готовившим «живое оружие» на случай будущих переговоров с Согласием. Его использовали как пешку и сняли с доски, как только представилась возможность разменять Шмидта на жизнь Прайса.
– Ты же в курсе, что озлобился я из-за лжи, из-за того, что мне указали пальцем не туда. Если бы этот Зоам Ват Лур не соврал мне, я бы никогда не стал так относиться к этике Согласия и их методам.
Казалось, что его слова вызвали интерес у Томаса, он слегка приблизился к Ральфу, но тут же отошёл обратно к двери.
– А что, если бы они не были лживыми? Если бы всё, что сказал тебе тот… Зоам Ват… оказалось правдой? Тогда ты так же ненавидел бы Согласие, не так ли? А значит, ненависть у тебя в крови, ты просто ищешь повод снять с себя ответственность.
– Я? Повод снять ответственность? – хотелось рассмеяться. – Ты же видишь, я – в тюрьме. Принял ответственность в полной мере, причём сам на этом настаивал.
– Но ты не думал о том, что раз в тебе жила скрытая ненависть к изменению Этики, то она никуда и не делась? Ты всё ещё способен предать Согласие. Как ты считаешь?
Ральф вздохнул и замер. А что, если англичанин прав? Что, если он и правда спящий предатель, которому и биоагент никакой не нужен, поскольку ненависть к Согласию давно заложена в его душе?
– Ты… Ты не можешь меня обвинять в подобном, – только и смог ответить Шмидт.
– А кто, если не я, Ральф? – засмеялся холодным, острым смехом его оппонент.
– Никто, Томас. Никто не может обвинять человека в