Они повторяли ещё несколько раз, успев выпить за Марс, за Согласие, за жён, за Томаса, за родителей. В общем долго. Бутылка опустела на две трети из ноля семи литра, от колбасы остался только одинокий хвостик, огурец был съеден менее чем наполовину. Руки и ноги ощущали приятное тепло, голову немного мутило, звёзды, казалось, начали кружиться в небе, напоминая шедевр Винсента ван Гога.
– Я обманул Рашми, – сказал Айк. Так. Перешли к серьёзному.
– Что ты имеешь в виду, капитан?
– Она услышала, как я во сне говорю про войну, – ответил друг и сделал паузу, видимо подбирая слова. – Я объяснял, что должен лететь сражаться, что не вернусь.
Это поведение в духе Кинга. Дима кивнул и налил ещё по чуть-чуть.
– Она спросила меня, правда ли, что я хочу улететь, что брошу её и Тома, пилот, – продолжал его друг, вертя в руках стопку. – А я сказал, что, конечно же, нет.
– Но на самом деле ты хочешь? – уточнил Волков.
– Слово «хочу» тут было бы неправильным, – пожал плечами Айк. – Но я чувствую ответственность за семью именно таким образом. Увы.
– Я тебя понимаю. – Дима выпил и занюхнул хвостиком колбасы. – Понимаю, но не согласен с твоим подходом.
– Не стоило врать? – уточнил Кинг.
– Нет, капитан. Не стоило. – Дима чувствовал, как в нём, разбуженная водкой, бурлит вся русская философия.
– Но если я скажу ей, что это правда, она будет несчастна, станет сильно переживать. – Он всё ещё не выпил, и Дима, потянувшись было за бутылкой, оставил её в покое.
– Капитан, ты не понял. Не надо врать. Надо сделать так, чтобы то, что ты ей сказал, оказалось правдой. Тебе стоит осознать, что раз ты не хочешь, чтобы она была несчастна, то в этом и заключается твоя ответственность.
Айк задумался, взял кусочек огурца и какое-то время водил им по краю стопки, потом выпил и закусил.
– То есть, пилот, я загоняюсь, – произнёс он. Дима похлопал его по плечу и налил ещё немного. Бутылка близилась к концу.
– Я понимаю свою ответственность на интуитивном уровне и ровно ту, какую надо, но почему-то считаю, что отношусь к ней иначе. Мне стоит подумать над этим. – Айк выглядел так, будто с души свалился валун, размером с одну из местных лун.
– Все мы загоняемся, – заметил Дима. – Уверен, что и я.
– Есть такое, – рассмеялся Айк, подняв стопку. – Будем, пилот!
Что он имеет в виду? То есть нет, Волков и правда считал, что он много надумывает, но американец выглядел так, будто это что-то новое, самому Диме незнакомое, не обсужденное ранее.
– Ты о чём? – прищурившись, спросил он.
– Не грузись, всё нормально, – отмахнулся Айк, выпив и прожевав хвостик колбаски.
– Капитан, выкладывай, – более сурово произнёс Дима. Почему-то сейчас в расслабленном состоянии он не хотел никаких недомолвок. Да и правила их питейного клуба были вполне ясны: откровенность за откровенность, никаких тайн друг от друга. Айк, видимо, понял, потому что лицо его немного скривилось в гримасу «ну вот я и попал».
– Мари жалуется Раш, что ты не хочешь детей, – вздохнув, сказал он. – Но это между нами, пилот.
Волков почувствовал какое-то щемящее удивление, возмущение. Если бы он был трезв, то мог бы более спокойно воспринимать такие слова, но сейчас эмоции и чувства перепутались, какие-то приглушались, а какие-то, напротив, обострялись до максимума. Он не хотел детей? Мари жалуется?
– А… капитан… – чуть не произнеся имя друга в нарушение протокола, но вовремя поправившись, начал он. – Я что-то не понимаю. Почему она решила, что я не хочу детей?
– Якобы ты как ребёнок, ну тут Нойманн права, без обид. А ещё, опять же якобы – я же не от Мари услышал, – ты боишься приносить ребёнка в мир, где его ждёт война и смерть.
Дима издал громкий звук неудовольствия, сопровождаемый икотой. Получилось, очевидно, некрасиво. Как и вся ситуация. Айк налил ещё выпить, но, если быть честным, уже не очень хотелось продолжать.
– Капитан, ты же знаешь, я – человек настроения. Импульсивный. Могу лежать, как меланхолик, и смотреть на звёзды. Ну ты и сам такой же, – Волков говорил, а друг поддакивал. – А могу побежать по лесу, распевая песни. Могу в драку полезть на ровном месте, а могу годами не решиться на что-то. – Он сделал паузу и всё-таки выпил. – Так вот, я и правда как-то был в настроении пофилософствовать. Жена, видать запомнила. Да это просто минутная слабость, чёрт возьми!
– Не кричи, пилот, парой этажей ниже у меня ребёнок спит, – тихо успокоил его Айк, и Дима понял, что распалился. Блин, Мари ведь тоже могла услышать и проснуться. Балкон-то открыт.
– Прости, капитан, – продолжил он тише и чуть спокойнее. – Я хочу детей, но не знаю, справлюсь ли. Мне кажется, что я всё жду, что что-то произойдёт, и все проблемы с нашествием З’уул закончатся. Я и сюда-то полетел, чтобы уйти от этого. Но война, увы, никуда не делась.
– Значит, получается, что я считаю себя сторонником абсолютного действия, а ты мнишь себя сторонником абсолютного бездействия, так, пилот? – спросил Айк, и Дима удивлённо вслушался в его слова. – А на деле мы оба – просто мнительные дураки. Пилот, ты прилетел сюда, потому что ты хочешь оказаться на острие проблем. Ты их ищешь всегда, нарываешься на них, прыгаешь в воду, не проверив дна. Нет у тебя никакой зоны комфорта, и она тебе не нужна.
Дима встал и подошёл к краю крыши. Не свалиться бы. Тихо шумел лес, пели песни ящерки, и где-то далеко шла гроза. Он почувствовал ветер, ощутил, как тот расправляет его плечи, как запахи чужого мира манят его вдаль.
– Не грохнись, – Айк, оказывается, был рядом.
– Ты прав, мы оба – дураки. Давай договоримся, капитан. Нет, поклянемся. Я предложу Мари завести ребёнка, а ты…
– А я перестану хотеть сдохнуть в далёкой-далёкой Галактике, – пожал ему руку Кинг.
– Да, капитан.
Они вернулись, и Дима лёг на плед и стал смотреть в небо. Айк уселся рядом. Звёзды продолжали свою безумную пляску по спиралям, и, казалось, только их далёкое Солнце замерло в окружающем неторопливом безумии.
– Интересно ты сказал, капитан. Абсолютное бездействие и абсолютное действие. Это как Согласие и Несогласные, – заявил Дима.