Вошла Магда и поглядела на Рейнгольда.
— Мама, что ты знаешь про ангелов?
— Ангелы… — задумчиво сказала Магда, выглянула из окна и осталась сидеть подле Рейнгольда, пока тот не уснул.
На другую ночь ребята собирались нести у гроба тайный караул. Гроб с телом Шаде выставили в кладбищенской часовне. Одноклассники, Ханно и еще один, из старшего класса, его звали Байльхарц, и он хотел стать священником, уговорились прийти в часовню.
Ребята встретились у ворот, на всех была форма. Они перебрались через кладбищенскую ограду и по широкой, усыпанной гравием дороге подошли к часовне. Ханно шел рядом с Рейнгольдом.
— Все люди уходят в закатную тьму, а потом наступает нагая ночь!
— Нет, — шепнул Рейнгольд, — мне просто сдается, что порвалась нить внешнего восприятия.
— Тебя что, сбивает с толку месяц? — шепотом спросил Ханно. Месяц, круглый и красный, висел над могилами.
В часовне горели свечи, и тени шныряли по стенам, как ночные птицы. Между самшитовыми деревцами стоял черный гроб. Слишком черный для бледного мальчугана и слишком тяжелый, он будет его давить!
Гроб был закрыт крышкой, но замочки еще не заперты. Если я подниму крышку, там будет Шаде, но как бы наши взгляды не оскорбили его. А вдруг там лежит просто плоть, и весь ужас состоит именно в том, что это может оказаться просто плотью.
Дело было незадолго до полуночи, и только что совсем стемнело, а нести караул у гроба можно лишь в полной темноте — так сказал Ханно. Пришли не все одноклассники: из сорока семи только тридцать два, и они стали вокруг гроба. Причем для некоторых это было скорей испытание храбрости, чем проводы друга, которого сами же они, когда он еще ходил по этой земле, называли доходягой.
Рейнгольда охватила ярость, и из этой ярости возникла речь, которую он начал произносить над гробом:
— Вот вы стоите здесь, дрожащие и бледные от страха, но устремив жадные глаза на несчастье, которое случилось с одним из наших товарищей, несчастье, как полагаете вы! Но я уверяю вас, что наш товарищ хотел умереть, он хотел вырваться прочь из круга ваших холодных душ, прочь, только прочь! Заклятый враг — исконный враг — смерть для него не была несчастьем.
«Падающего подтолкни» — не эту ли мысль процитировал еще на днях один из вас, который из соображений благоразумия предпочел не появляться здесь сегодня ночью? Вдобавок он, возможно, и был одним из тех, кто в самом деле подтолкнул нашего товарища, поразив его ножом, как скотину, надрезав его и заклеймив.
Рейнгольд оглядел одноклассников и увидел, что никто из них не смеет поднять глаза. Только Ханно смотрел на него, и он смог довести свою речь до конца:
— Шаде устал жить на этом свете. Теперь он умер. Его смерть причиняет мне боль.
После долгого молчания тот, которого звали Байльхарц и который хотел быть священником, стал в ногах гроба и заговорил:
— Несколько человек предложили мне произнести прощальное слово, но и без этого предложения, которое для меня лестно, я наверняка не смог бы здесь промолчать. Речь моя не будет блистать красотой, она будет короткой, ибо жизнь нашего покойного товарища тоже была коротка, а смерть его отнюдь не блистала красотой. Трусливые и гнусные живодеры отрезали ему ухо, и это убило его. Ангел смерти долго, слишком долго, слишком нежно его целовал, ибо нежный страдалец был ему мил. А теперь мир его душе, теперь он обрел покой. Но коварные и гнусные выродки, они сами себя казнят — таков нерушимый закон природы. Помолимся же — каждый своему богу. Натяните поводья своих сумеречных, отупелых душ, увяжите в узел свои мысли и пошлите их в том направлении, куда ушел Шаде, куда б оно ни вело во всей своей бесконечности.
Больше никто ничего не сказал. Они стояли вокруг гроба, покуда не развиднелось, а потом зябко разошлись по своим домам.
— Открыться любви — значит быть открытым для смерти, — сказал Ханно, когда они прощались перед домом Рейнгольда.
— Из всего, причастного к смерти, меня не отвращает ничто, кроме помпезности, которой ее обставляют. Погребения отравляют мое воспоминание об умершем, — сказал Ханно над раскрытой могилой Шаде. — А теперь пойдем, чего тут долго стоять.
Они пошли к Цигенбергу и сели на траву.
— Когда так вот живешь, о смерти не думаешь, — сказал Ханно.
Они легли на траву и принялись глядеть в небо. Наступил вечер.
— Тени стали длинные, они могут коснуться тебя, — произнес Ханно. Он вскочил и принялся бегать вокруг Рейнгольда, отбрасывая на него свою тень.
— А жизнь, а смерть? — спросил Рейнгольд.
Ханно остановился.
— А с девочками у тебя уже было? — спросил Рейнгольд.
— Ну, это все фигли-мигли, — сказал Ханно.
— Так было или не было?
— А когда мы кровно породнились, тебе было больно, брат? — спросил Ханно.
Рейнгольд кивнул. Ханно опустился перед ним на колени. Лично ему было больно, объяснил он Рейнгольду и взял его за руки.
Тогда Рейнгольд убежал от него прочь.
Ханно сдавал экзамены на аттестат зрелости, Рейнгольд его не видел и ничего о нем не слышал и был почти рад этому.
«Порой меня очень угнетают новые настроения, которые я не могу истолковать, — записывал он в свой дневник. — И вопрос, где то место в моей жизни, на котором я должен стоять, на котором могу стоять только я и никто другой, один только я, не даст мне покоя. Порой среди ночи почва уходит у меня из-под ног, меня трясет, меня раскачивает вопрос: где тот поступок, который вообще не будет совершен, если ты не совершишь его? Стремление живет во мне, но цель темна. Мечтать о величии — вот главное занятие моей праздности».
Ханно окончил школу на «очень хорошо», и ему было дозволено публично зачитать свое выпускное