«Никто больше не может позабыть их, — писал Рейнгольд в своем дневнике, — они являются тебе во сне и заставляют тебя кричать во всю глотку. Картины, которые изображают жизнь как обман на фоне великого, пустого ужаса, что зовется смертью, которые убедительно опровергают всякую надежду избежать смерти. Убит — лишен человеческой сути — лицо отброшено — но куда? Могилы на могилы, человек, у которого прострелена грудь, сердце разорвано, которому в лицо попала граната, — от него остается лишь дыра с подбородком и нижними зубами. Они толкуют о кровавом воскресенье, когда, по их словам, произошло самое страшное: истерзаны пытками, убиты, замучены наши женщины и дети! И — о чем я больше не могу забыть: фотография молодой женщины, все десять пальцев старательно отбиты, а на трупе сидит ребенок».
Война что-то затягивалась, но Генрих не сомневался в победе: преступления поляков стоят у нас перед глазами, черным по белому, наше дело правое, говорил он таким жестяным голосом, что Магда даже вздрагивала.
Они сидели на кухне и слушали из приемника тот жестяной голос, который вселился и в Генриха, и Магда вздрагивала снова и снова подсаживалась к своим братьям, которые пришли к ним ужинать.
«Кто сражается с помощью яда, против того мы применим ядовитый газ. Кто по доброй воле пренебрегает правилами гуманного ведения войны, не может и от нас ожидать ничего другого», — вещал приемник.
Участком Рейнгольда как фенлейнфюрера считался Цигенберг. Частенько он вместе со своей командой маршировал по той просеке, которая когда-то была излюбленным местом у них с Ханно. Там они жгли осенние костры, там он записывал в свой дневник: «Мне кажется, будто моя душа срослась с его душой, он же ушел прочь, а теперь его душа влечет и тянет за собой мою душу, так что я провожу целые дни в раздумьях, и даже самые великие мысли, самые удачные шеренги слов видятся мне лишенными смысла. Ведь он вырос для вящего величия земли, а теперь у меня выбили почву из-под ног, и, куда я ни ступаю, моя нога оказывается на ничейной земле.
Вот и Шаде мне недостает несомненно, но по-другому, лишь в сфере обыденного, все остальное время я поддерживаю контакт с ним, допускаю в свою голову мысли, которые не мог бы придумать сам по себе и на которые потом пытаюсь ответить собственными мыслями. Помимо всего, это очень забавная игра, цель которой — осознать собственные границы.
Что же согреет меня в холоде разлуки с Ханно? Пожалуй, Утц, сделанный из доброго материала, да Гумми, остряк Гумми, вот они, мои снеговики среди холода и льда».
В конце октября 1939 года всех бросили на урожай — на сбор винограда на баденских виноградниках. Шести-, семи- и восьмиклассники из Вагнеровской школы должны были отработать две недели в образцовых крестьянских хозяйствах и на виноградниках. Рейнгольд с девятью другими школьниками прибыл в Нойвирт, все они были членами юнгфолька, Утц и Гумми тоже приехали с ним.
До наступления морозов они спокойно ночевали по амбарам в спальных мешках, работали на виноградниках и питались одним лишь хлебом да супом, потому что могли по вечерам совершать набеги, проверяя себя на храбрость, могли печь на огне картошку и несли дежурство у знамени.
Когда они сидели вокруг костра и все суставы у них болели от того, что целый день им приходилось гнуть спину, срезать кисти, таскать на горбу мешки, когда холодный ветер задувал над ними, клоня к земле березу и ольху, тогда они распевали свои песни, приветствуя землю и воздух, воду и огонь с гордым чувством, что и они внесли свою лепту, что и они выполнили свой долг.
«Осенние бури и косые лучи солнца, и поля такие голые, и тоска так сильна, — записывал Рейнгольд в свой дневник. — Подобно тому как человек вышел из праха и в прах возвратится, так и вся любовь вышла из тоски и вернется в тоску же. Как светится гнилушка в лесу! Как мы устремляемся за ней, за любовью! Как она вспыхивает и гаснет! Ах, как мы гонимся за ней, пока она снова не обернется тоской!»
Но когда им приходилось заступать на работу ни свет ни заря, в холод и туман, когда невыспавшиеся и иззябшие они ковыляли по винограднику, лихие песни не приходили им на ум.
«Неженка, нытик, маменькин сыночек», — так бранил себя Рейнгольд и тосковал по дому.
На исходе второй недели, когда, отработав свои пять часов, они вернулись в деревню, чтобы пообедать в крестьянском доме, они застали там девочек — Эрику, Ренату и Трудель. Девочки принесли мальчикам молоко и соленый хлеб, сели вместе с ними за стол и пообедали. Мальчики глядели прямо перед собой и ухмылялись. Семьдесят двух девушек, членов СНД из школы имени Дросте-Хюльсхофф, развели по крестьянским дворам в виноградном краю, пояснила Эрика. Мы помогаем на молочных фермах и спим по трое в комнате для батраков.
Мальчики ухмылялись, пихали друг друга в бок и уговорились с девочками провести вечер у общего костра. А когда они потом возвращались на виноградники, шагая в ногу, и их подбитые гвоздями башмаки стучали по булыжнику, они пели лихие песни, и им казалось, будто девушки стоят у окон, а их уши ловят звуки, доносившиеся из виноградников.
Вечером к ним пришла девушка Мехтхильд.
«Занятно — словно кусочек родины, мне явилась в ней родная земля, Мехтхильд для меня не женщина, она нечто более высокое», — записал Рейнгольд в своем дневнике.
Потом затеяли турнир борцов, у мальчиков словно выросли бычьи рога, они обхватывали друг друга, пыхтели, толкались, сопели, приплясывали и не могли оторваться друг от друга, покуда Гумми, который был судьей, не остановил схватку. Вразвалку мальчики возвращались после турнира. Потом они собрали валежник, развели огонь, а девочки принесли картошку. Ребята ели, разговаривали, пели: «На север гуси летят в ночи стремительным полетом, ненадежен путь, осторожней будь, смерть ждет за поворотом».
Рейнгольд и Мехтхильд сидели радом.
— Ты чего читаешь? — спросила Мехтхильд.
— Поэтов. А ты?
— А я читаю журнал «Немецкая девушка», и еще я люблю читать про женщин из саг, про наших предшественниц из мифов, про гордых женщин из наших героических сказаний.
И тут Мехтхильд принялась рассказывать Рейнгольду про исландских женщин, которые строили хутора и становились родоначальницами, про Унн и Торбьёрг, которые победоносно противились мужским атакам, а еще о пастушках из Нурландии,