— Жаль! — пробасил Роу, и равнодушно закончил: — Ты свободен!
Его слова прозвучали подобно удару ниже пояса. Вирджин была просто шокирована. И это всё? Многие мальчишки жаловались, что их заставляли играть в трёх и даже пяти разных стилях, а тут… Ей даже не дали второй попытки! Оглушённая этим отношением, Вирджин вышла из зала. Всё ещё продолжая думать о неудавшемся задании, она вдруг вспомнила, что главным ритмом рэгтайма были пунктиры, а то, что играла она, больше походило на «босса-нову»!
— Я провалилась! — тихо произнесла Вирджин, остановившись рядом с Джаспером.
— Да быть того не может! — Он по-прежнему излучал оптимизм.
— Я забыла, как играется рэгтайм, а больше меня ничего не спросили! — выдала всё как на духу Вирджин. — Я бы сказала, что меня выгнали!
С лицом Джаспера начали происходить метаморфозы. Самоуверенная улыбка поползла вниз, но стоило только уголкам губ опуститься, как они снова вздёрнулись в горькой усмешке. Взгляд претерпел не меньше изменений. Светившиеся радостью глаза теперь приобрели немного злобный отблеск.
— Ты не могла провалиться, — сквозь зубы заметил Джаспер. — У тебя отличная музыка, и с ней ты справилась точно, так что проходной балл обязана получить!
— Проходной… — слёзы уже жгли глаза, но Вирджин умудрялась держаться. — Это столько? Три? Пять?
— Шесть, — поправил её Лукас. — Ровно шесть. С учениками, кто получит меньше, Кирэй-сама попрощается. И это касается всех экзаменов.
— Тогда мне, видимо, уже пора… — Она отвернулась, не желая, чтобы мальчишки видели её в таком состоянии.
— Забудь об этом! — Лукас всё-таки сделал шаг вперёд, остановившись в опасной близости. — Лучше сосредоточься на завтрашнем концерте! Если будешь раскисать, завтра плохо сыграешь!
Но сказать такое легче, чем сделать! В голове, как назло крутились последние события, а за бессонную ночь было придумано никак не меньше десятка прекрасных рэгтаймов, так что в пору было издавать сборник, да только кому они теперь были нужны? И вместе с тем, собираясь на последний экзамен, Вирджин совсем не чувствовала страха. Впрочем, она вообще ничего не чувствовала, словно вчерашняя неудача выжгла внутри все переживания разом. Остались лишь смирение и неизбежность. Остановившись напоследок перед зеркалом, Вирджин не узнала себя. Ничто в ней не напоминало сегодня ту девочку, что чуть меньше года назад выступала на фестивале. Всё было по-другому. Вместо платья — строгий брючный костюм, замысловатую причёску заменил банальный хвост, а ещё не будет света софитов, фонограммы, голограмм и других украшений. На сцене, кроме неё, только старик-концертмейстер, за которого не очень-то и спрячешься. Да и судьи пришли не за красивой мордашкой и чем-то необычным. Теперь всё было куда серьёзней.
— Если я хочу попасть в этот мир, я должна играть по его правилам, — прошептала себе под нос Вирджин, подходя к экзаменационному залу. Остановившись перед табло, она с удивлением узнала, что выступает не первой. В этот раз ей предстояло играть после Майка, уже в середине концерта. И ожидание было просто ужасным. Мучительно тянулись минуты, а программы однокурсников при этом казались какими-то бесконечными. Она дважды успела попить кофе, трижды разыграться и даже пройтись по аллее, прежде чем подошла её очередь.
«И почему в голове так пусто?» — поднимаясь на сцену на ватных ногах, думала Вирджин. Всё казалось каким-то нереальным, словно происходило не наяву, а во сне. И лишь нота, данная концертмейстером для настройки, вернула Вирджин из небытия. А потом началась музыка, точнее музыкальное сражение. Сознание так и норовило уплыть в неизвестный туман, и Вирджин его пыталась поймать, нарочито думая о нотах, о замечаниях мастера и прочих мелочах, которые должны были ей помочь сыграть как можно лучше. Однако пальцы жили какой-то своей жизнью, а голова порой и не думала поспевать за ними. В какой-то момент Вирджин показалось, что её посадили в аквариум с очень толстыми стенками, потому что собственные звуки доносились в отдалении. Не так…. совсем не так следовало исполнять сольную пьесу! Она напоминала себе слепца, щупающего воздух перед собой, чтобы на что-нибудь не налететь! Какая мелодия, какие тяготения — всё это проходило мимо, едва цепляясь за ноты, почти все правильные. О, это было поистине ужасно, и Бах едва ли простил бы ей такое исполнение. Уже в каденции Вирджин подняла глаза, чтобы увидеть реакцию комиссии. И лучше бы она этого не делала! Маэстро Роу сидел, подперев скулу кулаком, и лениво оглядывал зал. Ему явно было бесконечно скучно. Вирджин перевела взгляд на Кирэя, но наткнулась на совершенно нечитаемое выражение.
«Музыка — это же эмоции!» — напомнила себе Вирджин, усилием воли заставляя улыбнуться. Следующим у неё был Моцарт, а его играть безразлично — преступление! Сделав упор на характер, Вирджин ощутила, что ей стало легче. Пальцы больше не казались чужими, а сознание больше не раздваивалось. Она искренне передавала радость, но несколько в своей манере, зато это явно взбодрило маэстро Роу. На его лице застыла удивлённая полуулыбка, а в ярких глазах читалось недоумение. Такого Моцарта он ещё никогда не слышал! Покосившись на мастера Зейна, губы которого нервно подрагивали, Вирджин нашла нужный эпитет для своей игры: «слишком непосредственно». Однако именно это немного нахальное и не совсем правильное исполнение раскрепостило её. Волнение и оцепенение отступили, и немного нервный, словно всполошённый птенец Моцарт сменился романтическим концертом. Эта музыка всегда была понятна Вирджин, потому сыграла она её просто великолепно, окончательно завладев вниманием маэстро Роу и заслужив одобрительную улыбку у мастера Зейна. И только лицо Кирэя продолжало скрываться под маской равнодушия. А потом случился тот самый странный и изломанный Прокофьев, в котором Вирджин завалила все сложные пассажи. После каждой фальшивой ноты маэстро Роу страдальчески морщился и качал головой, а мастер и вовсе закрывал глаза, и только краснеющие уши выдавали его чувства. Финальной точкой была современная эстрадная пьеса, довольно сложная, но она так нравилась Вирджин, что в её исполнение она вложила всю душу.
— Спасибо! — наградив её аплодисментами, произнёс маэстро Роу. В его хищных ярких глазах сквозил интерес, впрочем, это не сильно обнадёживало. Бросив последний взгляд на Кирэя, Вирджин вновь ничего не увидела, словно посмотрела не на живого омэйю, а на мраморную статую. И почему-то от этого стало ещё тяжелее. Выйдя из зала, Вирджин что-то пробормотала в ответ на