— Вот и хорошо. Я — твоя женщина. Потанцуем, товарищ разведчик.
Она наклонилась и лукаво посмотрела в глаза:
— Ты обещал, что мы будем делать всё вместе.
— Все, все… и после танцев?
Она томно прикрыла глаза. Я сдался. Ну а что оставалось?
Через пару часов, мы были в зале с высокими потолками, под скрипевшими из последних сил вентиляторами, среди запаха мыла и лосьона.
На деревянном полу — кубинцы, советские военные, студенты и просто парочки влюблённых. У практически всех одинаково глупые улыбки. И очень редко взгляд натыкался на боевое выражение лица. Музыка уже играла — ритм сальсы был весёлый, подталкивающий к жизни.
Преподаватель — худой кубинец с усами и в красной рубашке, как будто сошёл с рекламного плаката Bacardi. Он размахивал руками и командовал:
— Uno, dos, tres! Cinco, seis, siete!(Раз, два, три! Пять, шесть, семь!)
Я сбивался на четвёртом такте, но Инна мягко вела. Да, именно вела — я впервые понял, как опасна женщина, которая улыбается тебе, будто кошка, а сама — двигается, как танцовщица из Тропиканы или Парисьен.
Вспомнился отрывок статьи из старой кубинской газеты, которую я читал изучая язык: «В наших варьете нет разврата, как в Майами — только народная радость!»
— У тебя хорошо получается, — прошептала она мне на ухо, когда мы перешли к танго.
— А ты уверена, что это я танцую, а не просто держусь за тебя?
— Разве есть разница?
Когда мы возвращались домой, улица была почти пустой, только где-то вдали звучала гитара. Я не чувствовал ног, но впервые за много дней мне казалось, что я дышу — глубоко, свободно и как будто немного по-испански.
— Повторим завтра? — спросила она, сжав мою руку.
— Только если ты не станешь приглашать меня на соревнования.
— Слишком поздно, compañero. Я уже записала нас.
* * *
Ночь выдалась тёплой, в небе — луна, звёзды и ни одного облака. Казалось, что сам воздух затаил дыхание.
Мы вышли за калитку касы Измайлова, прошли по тропке среди густых зарослей, и почти у подножья холма я подал сигнал. Из темноты, без единого звука, материализовалась тень. В этот раз атмосферник опустился совсем низко — так, чтобы мы просто шагнули на платформу. Она подхватила нас мягко, как будто мы были листьями, и, раскрыв крылья, взмыла вверх.
Через пару минут — тишина. Космос.
Они говорят, что в невесомости человек чувствует себя свободным. Это не совсем так. Скорее — разобранным. Будто ты — не целое, а некая сумма молекул, временно собравшихся в форму.
В шлюзе корабля «Помощника» нас уже ждали. Кабина управления светилась мягким светом. Висели голограммы с показаниями — от систем жизнеобеспечения до глобальной активности спутников в районе Карибов.
Генерал молчал, держась за поручень. Его лицо было собранным, сосредоточенным. Ни страха, ни волнения — только уважение к моменту.
— Костя, я всегда знал, что когда-нибудь эта штука окажется у меня в голове, — тихо сказал он. — Лучше уж ты её вставишь, чем какой-нибудь умник из Главка.
— Я не хирург, Филипп Иванович. Но «Друг» поможет. Всё будет чисто и быстро. Без швов, без осложнений. Одна капля крови — и то, если не повезёт.
Я ввёл команду. Из стены выдвинулся модуль — узкий, словно прибор для измерения зрения, с едва уловимым светом. Генерал сел в кресло, поправил ворот рубашки.
— На что он будет реагировать?
— Только на меня. Или на тревожный протокол. В случае опасности — прямая связь, без коммуникатора. Как будто мысль вслух. Но никто не услышит, кроме меня и «Друга».
Измайлов кивнул. Закрыл глаза.
— Вводим.
Контактный имплант занял своё место у основания черепа, между затылком и верхним краем позвоночника. Имплант был не глубоко, ближе к поверхности, но связан с центральной нервной системой. Внедрение заняло 12,6 секунды. Я знал это точно — «Друг» сообщил.
— Готово, — сказал я. — Понадобится пара часов на адаптацию. Головокружение, возможно, ощущение переохлаждения. Но это пройдёт.
— Слышишь меня? — Измайлов посмотрел в мою сторону.
— Уже слышу. Без звука, без слов. Просто… сигнал.
Он хмыкнул, даже усмехнулся.
— Ну что, Костя. Теперь, если что — ты в моей голове. Надеюсь, ты туда часто не будешь заглядывать?
— Только по вызову, товарищ генерал.
Мы оба молчали, глядя на Землю внизу. Огни Кубы, как ожерелье, поблёскивали у берега. Карибское море было как чаша — тёмная, безмолвная. Где-то в ней плавали гринго. Где-то — шли подлодки. Где-то рождалась следующая угроза.
Глава 6
— Кстати, ты так и не рассказал, как работает та самая перепечатка, — произнёс Измайлов, всё ещё глядя на сверкающую тьму внизу.
Я на секунду замолчал, выбирая, как объяснить проще.
— Это как подделка… только наоборот. Не подделка подделки, а улучшение оригинала. Мы берём настоящую однодолларовую купюру — не абы какую, а напечатанную до семидесятых. В ней — бумага нужного состава, нити, вода, хлопок, даже нужный тип флуоресценции под УФ. Всё как надо. Потом…
Я махнул рукой в сторону дальнего модуля — там за перегородкой работал маленький принтер на наномолекулярной сборке.
— … запускаем процесс обесцвечивания. Он выпаривает верхний слой чернил, не повреждая саму структуру бумаги. Это важно. Бумага должна остаться девственно чистой, иначе фальсификация обнаружится при первом же анализе микроскопии.
— Химия? — уточнил генерал.
— Не совсем. Это фотокатализ в ультракоротком спектре. Мы выжигаем чернила волной, длина которой разрушает только органические пигменты. Всё остальное — остаётся. Затем — наслаиваем новую печать.
— Состав чернил?
— Строго говоря, это те же чернила, что были на исходной банкноте. Специальный мембранный фильтр пропускает через себя испарения и выдает сырье для уже новой банкноты… Печать происходит один к одному, тем же шрифтом, и с теми же защитными элементами, только уже со ста долларами. С нужным портретом, подписью, номером и даже искусственным старением в нужных местах. Чтобы купюра выглядела… ну как «не первой свежести», но всё ещё надёжно.
— И сколько уходит на одну?
— Семнадцать секунд от стирания до печати. Примерно шестьдесят секунд включая тест и упаковку.
Измайлов хмыкнул.
— Красиво, тихо и умно. Надеюсь, ты не забываешь, что за это в любой стране — прямая дорога на электрический стул?
— Потому мы и не в любой стране, Филипп Иванович.
— И не в любое время, Костя, и слава Богу.
Он немного помолчал, потом добавил:
— А чем их отличить? Эти доллары от настоящих?
— Ничем, только наши — честнее, — усмехнулся я. — Потому что заработаны потом и риском.
— Кстати, раз уж мы здесь, Филипп Иванович… — Я подошёл к