— Увидела бы меня сейчас Люсьена, — пробормотал сквозь зубы, — с ходу перекрестила в туберкулезную улитку.
Прозвище получил от Люсьены, бабенки настолько беспутной, что от нее отреклась родня:
— Ты точно быстроногий олень, — сказала она однажды. — Идешь, словно копытцами постукиваешь.
Подмечено верно. И впрямь при ходьбе постукивал копытцами. Но на это имелась причина. Еще в прежней жизни, до того, как разбежались с женой, по пьяни уснул возле подъезда и напрочь отморозил пальцы на обеих ступнях. А конечности без пальцев все равно, что автомобиль без амортизаторов. Никакой мягкости при движении, да и сцепление подставок с почвой уже не то.
— Эх, Люсьена, — выдохнул в измятую траву Быстроногий Олень, — знала бы ты, как мне сейчас хреново…
Обычно человек начинает думать вслух под старость. А Быстроногий Олень, сколько помнил себя, чувствовал одиноким стариком. И только под хмельком испытывал желание найти собеседника.
Поначалу обитатели слепленной под кустами невесть каким образом попавшей на городскую свалку магалебской вишни лачуги, к которой Быстроногий Олень прибился еще прошлой осенью, косились:
— Что за сумеречную личность принесло к нашему берегу?
Однако за нового товарища вступилась Люсьена, чье старшинство признавали еще трое других постояльцев городской свалки. Ласковый дурачок Бабу и двое рыжебородых братанов, которых разделяли по возрастному цензу — Старший и Меньший. Братаны имели такие косматые бороды, что после трапезы из них приходилось вытряхивать хлебные крошки и увязших мух.
Глядя на эти манипуляции, дурачок восторженно хохотал: «Ба-бу, ба-бу». Правда, иногда он произносил вполне членораздельное: «Билять».
Но это случалось редко. Когда Бабу сердился или вместо остатков съедобного в аккуратно завязанном пакете оказывались собачьи какашки.
Появление чужака Бабу воспринял радушно и даже похлопал грязноватой лапкой по плечу. Зато братаны подступили с расспросами:
— Кто таков? Почему смурной?..
— Отцепитесь от него! — прикрикнула Люсьена. — Вас же никто не пытал — с какой радости пропили родительский дом? Прибился — пусть живет. Как говорит наш благодетель Сашок, пара рабочих рук лишней не бывает. А что смурной, то, может, у него душа отшельника.
И то ведь так. Будь у Быстроногого Оленя душа поэта, а не отшельника, он бы, наверное, сказал, что губы Люсьены — изгиб половецкого лука. Правда, изгиб тот утратил былую упругость. Точно так же обмякло и лицо, словно там, внутри, оборвалась связующая нить.
Но как бы там ни было, Люсьена не бросила бы его в теперешнем состоянии. Только потерялась она, как потерялась в лабиринте примыкающих к роще окраинных улиц «скорая».
Скажи в прежней жизни кто-нибудь Быстроногому Оленю, что ему доведется искать хлеб насущный на свалке, он бы, наверное, огорчился. Откуда ему тогда было знать, что главный городской мусорник такое же рабочее место, как мастерская по ремонту бытовых холодильников. Только погрязнее и менее прибыльное.
Люсьена хоть и считалась беспутной бабенкой, однако мужикам спуску не давала. В восемь утра кормила остатками разогретого ужина и выводила на выжидательную позицию в то место, где должны опоражниваться мусоровозки. Ну и потом следила, чтобы смятые в лепешку бутылки из-под газировки не оказались в мешках с тряпьем или бумажными обрывками.
Иногда товара набиралось по тонне и больше. В таких случаях негласный шеф бригады Сашок делал вторую ходку на грузовичке, который до того пропитался смрадом, что добропорядочные граждане еще издали начинали зажимать носы большим и указательным пальцами. Точно так же благоухали и перчатки Сашка.
Впрочем, обитатели лачуги на этот пустяк не обращали внимание. Человек ко всему привыкает быстро. И если его поселить среди райских кущ, он со временем перестанет замечать их божественное совершенство.
Расчет с бригадой производился по окончанию трудового дня. Сашок каждого оделял пачкой сигарет без фильтра, а потом вручал Люсьене торбу с самогоном и едой.
Помимо пропитания, свалка давала одежду, обувку и прочие необходимые для сносного существования вещи. Так, Быстроногий Олень уже который месяц кряду пользовался вполне пригодными одноразовыми бритвами. И при этом не забывал мысленно поблагодарить мужика, который аккуратно сложил в пакет три десятка отработанных «Жиллетов».
Собственно, он порой удивлялся расточительности добропорядочных граждан. Неизвестный чудак даже выбросил толстого литья чарки с клеймом стекольных дел мастера на донышке «Поповъ».
Попадались и совершенно новые вещи. Как-то в куче тряпья обнаружилась пара босоножек. Люсьена их примерила, не отходя от кассы, и все с удивлением заметили, какие у беспутной бабенки изящные ступни.
Случались находки и посущественнее. Восемь дней назад на свалку прибился гражданин с расцарапанной физиономией, но при галстуке и в костюме:
— Хотите подзаработать? — спросил, не выходя из черного внедорожника.
— Смотря, что надо делать, — уклончиво ответила Люсьена, утрамбовывая мешок с макулатурой.
— Моя дура выбросила в мусоропровод блок из-под сигарет «Мальборо». А в нем кое-что для меня ценное… Короче, найдете — десятая часть ваша.
Доставленную мусоровозкой свежую кучу перешерстили за час. Пусто. Но когда приступили ко второй, послышалось радостное:
— Ба-бу, ба-бу…
— Это то, что ты потерял? — спросила Люсьена, глядя не посыпавшиеся из сигаретного блока доллары.
— Оно самое, голуба… Держи полсотни. Тебе — на помаду, мужикам — на бутылку.
— Слышь, гражданин хороший, — молвила Люсьена, голос ее зазвенел, как тетива половецкого лука. — Мы хотя и отбросы общества, но милостыней не питаемся. Обещал десятую часть — гони ее. Иначе…
— Билять! — сказал Бабу, выуживая из хлама половинку огнеупорного кирпича. — Билять!..
Оцарапанный попытался было протестовать, но тут же сник. Понял, что лучше потерять малость, чем все. В том числе, возможно, и голову.
Второй раз за день Люсьена схлестнулась с Сашком. Тот просто ошалел от требования бригады предоставить недельный отпуск:
— Какие такие отгулы? — вопил Сашок, потрясая смрадными перчатками. — Родина загибается без вторсырья, а они требования выдвигают! Дезертиры трудового фронта, вот кто вы есть! Да и о собственном брюхе подумайте… Я ведь задаром никого харчить не стану!
— То не твоя печаль! — отрезала Люсьена. — Ты лучше завтра свози меня на базар… дельце там одно имеется. И еще — одолжи палатку, я у тебя в гараже видела… Да не жлобись, вернем в сохранности. А теперь, мужики, слушай мою команду: побриться, патлы я вам сама укорочу, отмыться в ручье и переодеться. После всего переселяемся в рощу на берегу озерца. Хоть неделю, но поживем как порядочные люди.
Отмывались в ручье, который змейкой полз по уставленной кустами серебристого лоха пойме. Когда-то эту пойму именовали Долиной любовных признаний. Но составленные из булыжников письмена теперь едва различимы. Все покрыто репейниковой липучкой и обрывками