Зоська, конечно, первостатейный боец любовного фронта. Но не с ней слушать серебряные россыпи. Холодно душе с Зоськой.
Чтобы окончательно раствориться в благодати, Христофоров плеснул в стакан коньяка и пошарил в бардачке, где валялись диски с записями. И хотя взял первый попавшийся, был уверен, что сейчас ему нужен именно тот.
Почему получилось так, а не иначе, задумываться не стал. Привык во всем полагаться на интуицию. И она почти ни разу не подвела. Мог в последнюю минуту потребовать уже заряженный в ротационную машину номер, где притаилась ускользнувшая от зорких глаз выпускающего опечатка. «Очепятка», — говорил Христофоров.
Ляпы случались разные. От «карикатур» вместо «кариатид» до более серьезных, вроде: «Губернатор выл на полях своей малой родины». И каждому находилось местечко в особой папке, где хранился шедевр, который начинался фразой: «Долбежник Шлюшкин долбал на строгальном станке шейку баллера».
Но «очепятки» дело третье. Однажды Христофоров отпустил сотрудников за час до окончания рабочего дня. А спустя сорок минут осколками разорвавшегося в редакционном скверике гаубичного снаряда изрешетило половину окон и парочку компьютеров.
После того случая за Христофоровым утвердилась репутация провидца. Правда, он сам себя таковым не считал. Провидец — это тот, кто точно знает, что произойдет спустя четверть часа или месяц. А он лишь предчувствовал. Причем настолько смутно, что опасался признаться другим. Чего доброго, сочтут ненормальным.
Хватит, однажды жена заявила в перерывах между телесериалами:
— Передачу мыслей на расстоянии допускаю. И поэтому можно объяснить, почему открываешь входную дверь ровно в ту минуту, как наша безголосая кошка появляется на крыльце. Но разорвавшийся в редакционном скверике снаряд выше моего понимания…
К счастью, начался очередной сериал, и вопрос жены остался без ответа, чему Христофоров только обрадовался. Зачем грузить голову ближнего смутными догадками о существовании высших сил, которые незримо ведут человека по жизни.
А то, что они существуют, с особой выпуклостью ощутил в номере гостиницы на берегу озера Кинерет. Блуждания тропами паломников, укрытая розовой пыльцой долина реки Иордан, неугасимые мозаики терм древнего Тибериаса, пасущие коз библейского вида старцы, пьющая воду с ладоней из родника в православном храме молодая женщина и дружеская пирушка под финиковыми пальмами сплелись в такой причудливый венок впечатлений, что Христофоров напрочь лишился сна.
Несколько раз выходил на балкон, куда в конце концов перетащил кресло из номера. Курил, слушал, как озерные мелкие волны обхаживают борта сбившихся в табунок прогулочных суденышек.
Успокоился лишь под утро, когда в озеро пали розоватые облака. И ровно в тот же миг Христофоров почувствовал, как душа его прикоснулась к чему-то, чтобы было еще выше этих облаков.
Глава четвертая
Мелодия цветущей сакуры. За кладовщиц!!! Синдром болтливых мужиков. Улыбнулась фиалка погожему дню
Луна, похоже, отчаялась выкарабкаться из дебрей небесных и теперь могла лишь слышать слова благодарности, которые роща шепчет теплому дождику.
Пахло большой водой, а еще отдаленно — духами, которые мельком напомнили Христофорову о существовании Зоськи, чья бронзовая фигурка способна украсить художественную галерею.
Однако Христофоров думал совсем о другой женщине. Не такой яркой, как Зоська, но умеющей потрясающе улыбаться. И улыбка эта позаимствована у лесной фиалки, которая после ненастной ночи распрямляет лепестки навстречу солнцу.
Вообще-то, он был уверен, что простой, без изысков, газетный язык лучше всего годится для выражения мыслей, но, когда впервые услышал голос той женщины, записал на обороте служебного бланка фразу: «Это мелодия, которую ветер исполняет на ветках цветущей сакуры».
Разумеется, никому не признался в этом. Не пожелал уподобиться своему первому редактору, под присмотром которого постигал азы журналистского ремесла. Тот на торжестве в честь юбилейного номера понес о хранящихся в душе каждого чувствах и при этом не сводил глаз с кладовщицы, которая заведовала редакционным имуществом и сердцем шефа.
Христофоров же по младости лет еще не усвоил, что шутить с начальством так же рискованно, как и писать против ветра. Поэтому, желая помочь окончательно запутавшемуся редактору, подхватился с места и после очередной фразы: «Так выпьем за самое сокровенное», выпалил:
— За кладовщиц!!!
Вспомнив о забавном эпизоде, усмехнулся. Однако как-то кисловато. Ведь сам пошел по стопам бывшего шефа, изучил с секретаршей на блудном месте каждую былинку.
Только и того, что здравиц в честь Зоськи избегал. И про себя сочувствовал дамам. Как замужним, так и девицам на выданье. Ведь многие воздерживаются от сердечных порывов не по причине высоких моральных принципов, а из боязни нарваться на болтливого мужика. Испачкает так, что никаким шампунем не отмоешься.
Вот поэтому даже свободную от семейных обязательств Зоську оберегал по мере возможности. Хотя кто она ему? Есть рядом — слава богу, уйдет к другому — перекрестится.
Иное дело та, которая улыбается, словно фиалка рассвету. Понимал, что негоже, проводив одну, тут же думать о другой. Однако справиться с собой не мог.
Да и не хотел по той простой причине, что голос женщины всякий раз возвращал на балкон гостиницы, где душа впервые прикоснулась к чему-то еще более высокому, чем отразившиеся в озерной воде облака.
Конечно, это мальчишество — печалиться о даме, которая даже не подозревает о твоем существовании. Однако пребывал в уверенности, что она однажды улыбнется персонально ему.
Если он угадывает, когда именно следует отворить входную дверь озябшей кошке, то душа женщины, которую Христофоров считал более чуткой, нежели самый совершенный сейсмограф, просто обязана уловить посылаемые ей за тысячу верст сигналы.
А коль так, то зачем удивляться тому, что из десятков дисков по наитию выбрал тот, который нужен.
Глава пятая
Хрустальные фужеры. Зрячая душа. Отсыревшие спички. Гражданин в серенькой безрукавке
Луна, наконец, отыскала полянку среди небесного бурелома и так четко отпечаталась на капоте, что Христофоров разглядел Каина, который намеревался воткнуть вилы в бочок брата Авеля. Правда, сцена семейной разборки вскоре скрылась за театральным занавесом ненастной ночи, и дождь малым воробышком вновь принялся склевывать невидимый корм с лобового стекла.
Дворники не включал. Опасался потревожить зыбкий рисунок дождя, а еще больше — мелодию, которая всякий раз уводила Христофорова выше парящих над озером Кинерет облаков.
А еще она позволяла разглядеть с небесной высоты дворик с рукотворным озерцом, где рыбки-теляпии охотились за дождевыми каплями. По периметру озерца толпились крошечных размеров сосенки в фаянсовых горшках. Тут же, ненавязчиво дополняя интерьер дворика, раскинулась усыпанная небесным серебром лужайка и стоял столик с двумя наполненными дождевой