Вдох и выдох. Вдох и выдох. Вдох и выдох.
Глубоко и медленно. До тех пор, пока дыхание не нормализуется, а острая боль в груди не превращается в ноющую.
– Каролина.
Вздрагиваю, когда слышу голос Димы за своей спиной. Оборачиваюсь и едва не утыкаюсь носом в его грудь. Даже не поняла, что он настолько близко. Он опять подошел ко мне тихо как хищник.
– С тобой все в порядке? – Титов с беспокойством смотрит на меня, касаясь пальцем моей щеки, с которой убирает прилипшую прядь волос.
Этот простой жест заставляет сердце застучать быстрее, а меня – четко понять, насколько сильно я соскучилась по нему за эти дни. Даже несмотря на то, что большую часть времени была чем-то занята: проводила время с Ариной и Деном, пыталась учиться или размышляла о том, что случилось с Ангелиной. И все равно скучала. Сильно.
Мы расстались в тот вечер, потные и разгоряченные после секса. И на протяжении последних дней разговаривали только по телефону и исключительно по делу Ангелины. О нас ни слова. Я понятия не имела, как он будет вести себя со мной при встрече и как мне вести себя с ним. Поэтому ничего лучше не придумала, как просто кивнуть ему в знак приветствия, когда наконец встретила сегодня. И Дима ответил тем же.
Слабый кивок и едва заметная улыбка – не тот способ, который обычно выбирают муж с женой для приветствия после несколькодневной разлуки, но для нас с Димой это уже много. Особенно учитывая, что наша встреча произошла в церкви, неподалеку от открытого гроба с бледной Ангелиной.
– Ты меня слышишь? – хмурится Дима, продолжая гладить меня по щеке. Так аккуратно и нежно. Непривычно, но столь желанно.
Если бы не душевный раздрай, я бы прикрыла глаза и замурлыкала как кошка. Но… нет. Не здесь, не сейчас, не при таких трагичных обстоятельствах.
– Да, слышу, – наконец отвечаю я, сквозь пелену слез глядя в серьезные глаза мужа. – И нет, я не в порядке, Дима. Да и как мне быть в порядке, если в последнее время смерть постоянно ходит рядом со мной. Столько людей умерло по моей вине. И теперь вот… Еще и Ангелина.
Титов хмурится еще сильнее и уверенно произносит:
– Ты не виновата в ее смерти.
– А мне кажется иначе.
– О чем ты говоришь?
– Ну как же? Ты ведь хотел поехать за ней сразу после нашего разговора, а я остановила. Сказала, что лучше подождать до утра, и вот результат. Если бы мы поехали сразу же, как ты хотел, нам удалось бы предотвратить трагедию и спасти Ангелину и ее ребенка, – на последнем слове горечь становится особенно сильной. Она будто превращается в жидкое лезвие и режет мне горло вместе с дыхательными путями.
– Мы не можем знать этого наверняка, поэтому даже не думай об этом, – серьезно просит он.
– Я не могу не думать, Дима. Не могу. И давай ты будешь честен и признаешься, что тоже думал о такой вероятности. Все могло бы быть иначе, если бы мы поехали за ней сразу.
Дима молчит всего пару-тройку секунд, но мне их хватает, чтобы убедиться в верности своих мыслей. Он тоже думал об этом, и это еще сильнее режет меня изнутри.
– Идем, – вполголоса произносит Титов. Берет меня за руку и переплетает наши пальцы. – Хочу тебе кое-что показать.
Я непонимающе хмурюсь, ведь ожидала, что он поведет меня обратно к могиле Ангелины, однако Дима начинает вести меня в противоположную сторону.
– Разве нам не нужно вернуться на похороны?
– Они почти завершились, незачем тебе смотреть, как закапывают яму, – категорично проговаривает он, а я вроде сначала хочу возразить, а потом представляю, как стою и смотрю на процесс закапывания, и молчаливо соглашаюсь с Димой. Ни к чему это. Мне и так несладко.
– Куда мы идем? – смахнув слезы, интересуюсь я, когда понимаю, что мы не покидаем территорию частного кладбища, на котором хоронят исключительно представителей Золотой десятки, а сворачиваем в сторону западного сектора.
– Я же сказал: хочу тебе кое-что показать, раз уж мы здесь, – спокойным голосом отвечает Дима, а я всерьез задумываюсь.
Что можно показать жене на кладбище? Ее следующее место жительства, если вздумает еще хоть раз взбесить мужа?
Нервно усмехаюсь, поражаясь, что мой черный юмор умудряется проскользнуть даже в столь грустный момент, но тут же вновь становлюсь серьезной и склоняюсь к более вероятному варианту.
Наверное, Дима хочет показать могилы своих родителей, однако думаю я так совсем недолго. Стоит нам остановиться возле небольшого, ухоженного участка, огражденного метровым металлическим забором, как я осознаю, что что-то не складывается.
Тут всего одна могила с одним памятником, который выглядит новым. Как и цветочные кустарники, красующиеся по всему периметру участка, кажутся молодыми, недавно посаженными. И когда я концентрирую мутный взгляд на выгравированном имени на высоком гранитном памятнике, то понимаю, куда Дима меня привел.
Понимаю и не верю своим глазам. Шок пронзает меня до глубины души, рот раскрывается, глаза наверняка превращаются в огромные монеты, а слабость растекается по всем конечностям. Ноги не выдерживают, колени подгибаются, и я опускаюсь на землю, рядом с гранитной могилой. Касаюсь рукой прохладного камня, вторую прижимаю к груди и пытаюсь ладонью усмирить усилившееся сердцебиение, повторно устремляя взгляд на имя на памятнике, чтобы убедиться, что мне не померещилось.
Андрей Чернов.
Не померещилось.
Дима привел меня на могилу моего Андрея, о существовании которой я даже не догадывалась. И уж тем более подумать не могла, что она будет находиться не на городском кладбище, а среди мест захоронений элиты нашего мира. О такой чести не мог грезить ни один работник, даже после того, как безукоризненно служил хозяину десятки лет.
– Человек, который полжизни защищал тебя от неприятностей и порой даже от самой себя, не мог быть просто забыт, – сообщает Дима спокойным голосом, в то время как у меня внутри все переворачивается от неверия и безграничной благодарности.
Однако не могу выдавить из себя даже тихого «спасибо». Поднимаю мокрый взгляд на Титова и просто смотрю на него, пытаясь осмыслить еще одну открывшуюся правду.
Пока Дима притворялся передо мной равнодушным и циничным, пока терпел мою ненависть и дерзость, он в тайне сделал для меня нечто настолько значимое, что мое горюющее сердце стремительно переполняется любовью – такой сильной, необъятной и щемящей, что я вновь выпускаю на волю порцию слез, при этом начинаю улыбаться