– Вот вы где. А мы думали, что вы уехали раньше всех, – оставив мужа с Деном возле машины, проговаривает подошедшая к нам Арина.
– Нет конечно. Дима просто показывал мне кое-что. Потом расскажу, – отвечает Роли, прижимаясь ко мне.
Арина сначала смотрит на сестру, потом на меня, а в конце на наши руки, сплетенные вместе.
Секундная улыбка мелькает на ее губах и тут же пропадает, возвращая Арине серьезный, скорбящий вид. Мысли же Влада, стоящего в нескольких метрах от нас, я могу считать и без улыбки.
«Да неужели? Наконец.» – написано в его суровых глазах.
Я предпочитаю проигнорировать его молчаливое мнение и оглядываю оставшихся у входа людей, не находя среди них Анатолия Рябцева, Бориса Беляева, Рената Дьякова и кузена. Отсутствие первых троих радует: терпеть присутствие наших главных врагов было невмоготу, даже несмотря на то, что у нас опять нет никаких доказательств, что смерть Ангелины – их рук дело. А вот отсутствие брата озадачивает.
– Давид уже уехал?
– Нет, он все еще у могилы, – с грустью отвечает Арина, и хватка пальцев Каролины на моей руке усиливается, словно она не хочет меня отпускать.
– Мне стоит пойти к нему, – озвучиваю то, что Роли и сама понимает, и поворачиваюсь к ней всем корпусом. – Тебе лучше поехать с семьей.
Она послушно кивает. Взглядом просит Арину подождать ее возле машины, а, когда сестра уходит, спрашивает:
– Когда ты приедешь за мной?
Черт… Такой простой вопрос, а меня всего окатывает теплом, ведь задан он был Ею и с такой надеждой в голосе, что безо всяких слов понятно, насколько сильно она будет ждать моего приезда.
Непривычно. Чертовски. И в той же мере приятно.
– Пока не знаю, – вздохнув, прикладываю руку к ее тонкой шее и успокаивающе поглаживаю пальцем. – Но надеюсь, что скоро.
Она снова понимающе кивает и мягко улыбается. С грустью, но так искренне, что меня за секунду притягивает к ее губам для поцелуя. Далеко не такого, какой мне необходим. И в половину не столь голодного и жадного, какой жаждет мое истосковавшееся по ней нутро. Я опять целую ее нежно и сдержанно, и едва не матерюсь, чувствуя, что ей тоже до жути мало этого жалкого прощания.
Отстраняюсь раньше, чем мое благоразумие притихнет, и всматриваюсь в грустные глаза Каролины, не видя вокруг никого, кроме нее. Все окружающие нас люди кажутся блеклым пятном, пока я взглядом транслирую бестии, насколько мне не хочется опять оставлять ее.
Но увы, обстоятельства вынуждают. И Каролина это понимает.
– Иди, – тихо произносит она. – Давиду нужна твоя поддержка.
Теперь киваю я и наконец отступаю назад. Обычный шаг дается сейчас с титаническим трудом. И я до конца не могу понять, в чем причина? В том, что убийство Ангелины усилило мое беспокойство за безопасность Каролины до неадекватных высот? Или в том, что после нашего откровенного разговора мне не хочется ни на секунду отходить от нее, однако у меня нет пока такой возможности. Нужно как можно скорее найти убийцу Ангела и убедиться, что Давид не натворит дел в том состоянии, в котором он пребывает сейчас.
Никогда его таким не видел. И пока не могу с точностью определить, чего от него можно ожидать в ближайшем будущем.
– Я скоро приеду, – повторяю я Каролине, глядя в зеленые, обеспокоенные глаза, и разворачиваюсь, перед уходом бросая требовательный взгляд на Влада.
Он тоже считывает меня без слов и еле заметным кивком дает понять, что Каролина будет в безопасности. Однако и это не успокаивает меня полностью, а напряжение ни в какую не покидает мышцы. Наоборот, оно с каждым шагом возрастает, как снежный ком, на всей скорости скатывающийся с горы.
Когда я добираюсь до места захоронения Ангелины и вижу Давида, стоящего у могилы, усыпанной десятками цветов, к физическому напряжению присоединяются скорбь, злость, сожаление и чувство беспомощности.
Да, я буду делать все возможное, чтобы найти убийцу и наказать его так, чтобы он слезно умолял убить его, но я никогда не смогу сделать самого главного – вернуть Ангелину и ребенка. Они мертвы. И это не исправить, какой бы властью все мы ни обладали.
Останавливаюсь в паре метров от Давида позади него, но ничего не произношу. Во-первых, у меня нет на уме подходящих слов, которые могли бы его утешить. Во-вторых, они ему не нужны. За минувшие три дня он четко дал это понять, игнорируя каждую мою попытку заговорить с ним. Даже на тему расследования.
После того как лично опознал тело Ангелины, Давид выбрал полное отрешение от реальности с помощью алкоголя, как способ пережить неожиданную, ужасную утрату долгожданного ребенка и жены, с которой прожил почти пятнадцать лет. И я не стал на него напирать.
– Ты собрался до ночи над душой стоять? – не оборачиваясь, подает голос Давид, вытягивая меня из потока мыслей.
Неожиданно, но не может не радовать. Я думал, он и сегодня продолжит молчать. Особенно сегодня.
– До тех пор, пока ты не решишь поехать домой.
Делаю пару шагов, чтобы встать с братом плечом к плечу, и слышу его усмешку, в которой нет ни следа от веселья.
– Дом, – хмыкает Давид, продолжая неотрывно смотреть на могилу. – У меня нет больше дома. Остался только огромный особняк, в котором каждая деталь напоминает мне о ней, – с тяжестью вздыхает и прикрывает глаза, замолкая на несколько удручающих секунд, а после добавляет: – О единственной женщине, которую много лет любил, закрывая глаза на то, что она любит моего брата.
Я молчаливо бросаю взгляд на его профиль, осмысливая сказанные им слова.
Разумеется, я знал, что Давид осведомлен о чувствах Ангелины. Это ни для кого не было секретом. Но я даже не догадывался, что он неравнодушен к жене. Брат никогда не говорил об этом, никак не проявлял должных эмоций и изменял Ангелу со всем, что с сиськами. И если правильно помню слова Ангелины, в последние пару лет Давид и вовсе обзавелся одной постоянной любовницей, с которой, помимо секса, у них установились близкие отношения.
– Не ты один умеешь искусно скрывать правду, Дима, – произносит Давид, не глядя на меня. – Только разница между мной и тобой в том, что от Ангелины я ничего не скрывал. Она знала с самого начала, но ее никогда это не волновало. Я никогда