В 1922 году появилась небольшая книжка «Достоевский в изображении дочери», Любови Федоровны, писательницы, тогда находившейся за границей, в Швейцарии. Казалось бы источник, который должен заслуживать доверия, поскольку мать, наверное, рассказывала ей многое из их семейной жизни в годы 60‑е и 70‑е. На самом же деле трудно себе представить книгу, более неправдоподобную, чем эту. Она грубо тенденциозна в сторону очень нехорошую, преследуя задачу очернить не только революцию, но и всех и все, что в какой-нибудь мере к ней прикосновенно. Она не останавливается перед тем, чтобы говорить о русском человеке (и даже не только из простого народа) как о существе, лишенном и мысли и чувства, невежественно-грязном. Достоевский – пишет она – не русский, а поляк – он чистоплотен, не как русские люди, и одевается изящно… Перед нами бред на грани умопомешательства. Миновать ее полностью, конечно, не следует – следы каких-то событий, хотя и в искаженном виде, там кое-где находятся (факты из жизни в Сибири, о первой жене Достоевского, Марье Дмитриевне Исаевой, о Сусловой и т. п.).
Из произведений, касающихся нескольких фактов узко-ограниченного периода, следует указать на брошюру М. П. Алексеева «Ранний друг Достоевского» о маленьком романтическом поэте Шидловском, с которым Достоевский познакомился и подружился в первые годы пребывания в Военно-инженерном училище. С Шидловским и под его влиянием Ф. М. воспринимал тогда мир романтически; Байрон и Гюго стали его вечными спутниками.
На грани между биографией в тесном смысле слова и установлением мировоззрения Достоевского являются работы, опубликованные в 20‑х годах о петрашевцах: книга В. И. Семевского «Петрашевцы» (1922). Книжка Лейкиной «Петрашевцы» – 1924; Показания Достоевского 1928 года. Райский – «Социальные воззрения Петрашевцев», 1927. – Все эти работы чрезвычайно важны для определения мировоззрения Достоевского в эпоху 40‑х годов до самого ее конца. Будущий исследователь, если у него хватит сил бороться во имя истины с какими бы то ни было традициями, как бы ни был авторитетен их источник, найдет в них много нужного и достоверного материала.
В первой половине 30‑х годов появляются следующие весьма ценные материалы: «Дневник и записки» Штакеншнейдер (1934 года), умной и тонкой и наблюдательной, находившейся в близких и приятельских отношениях с людьми в первых рядах творческой нашей интеллигенции 60–70‑х годов. В ее салоне появлялись часто П. Л. Лавров, Тургенев, Полонский, Салтыков-Щедрин. В 70‑х годах особенно близко сошлась с Достоевским. Она умела быть правдивой до конца, никого не щадить, подмечая черты наиболее характерные. У нее была память исключительно острая, типа так называемого психологического, ее меткие характеристики отнюдь не отвлеченны, всегда сопровождаются ярким фактом – это делает ее записки исключительно ценными. В 1933 появилась замечательная книга, исключительно богатая документальными данными, «Хроника рода Достоевских», и вскоре (в 1935 году) книга Л. П. Гроссмана «Жизнь и труды Достоевского». В этой книге не все верно и не все твердо документировано. Если она будет когда-нибудь переиздана, а она вполне этого заслуживает, автору придется изрядно поработать над уточнением и обоснованием ряда мест. А пока в историографии Достоевского она занимает первое место. Во второй половине 30‑х годов появилась книга Бельчикова «Достоевский среди Петрашевцев», в ней есть новые материалы, и в этом ее ценность.
Как видим, с лишком двадцать лет назад прекратилось собирание и публикация материалов, имеющих отношение к биографии Достоевского, и вряд ли по причине их отсутствия.
Издания
Что касается изданий и переизданий произведений Достоевского, то нужно прежде всего остановиться на собрании его сочинений в 13-ти томах под редакцией Томашевского и Халабаева (годы 20‑е, последний 13‑й том вышел в 1930‑м). Это примерное по научной своей обоснованности и тщательной подготовке, по принципиальной своей выдержанности, проявленной чуткости к слову. Все эти положительные качества проявились особенно ярко в самом методе воспроизведения текстов: в сводке (в конце тома) всех разночтений в прижизненных изданиях произведений и в выборе научно и художественно обусловленного одного из вариантов. Принцип, перед которым все мало думающие и тому подобные текстологи склоняют свои выи как перед нерушимой святыней, принцип последнего слова писателя, то есть последнего прижизненного издания, Томашевским отнюдь не нарушен, но учитываются все обстоятельства и в ходе творческой эволюции писателя, и обстановке его жизни, то есть действительно, имел ли он возможность работать над этим последним изданием, а изменения объясняются самыми разнообразными причинами вплоть до ошибок корректора, иногда его высокой грамотности. Наше десятитомное юбилейное издание, начавшееся в 1956 году, еще не законченное (остались два тома), к которому я причастен в качестве члена редколлегии, должен сознаться в смысле текстологическом во многом уступает изданию Томашевского. Здесь не место да и не время говорить о причинах этого, констатирую факт – если б пришлось кому-нибудь из присутствующих редактировать какое-нибудь произведение Достоевского, советую ориентироваться именно на Томашевского.
В 20‑х годах началось издание писем Достоевского. В 1928 году вышел первый том, в первой половине 30‑х годов второй и третий том. Том четвертый не издан еще и по сию пору. Четвертый том пережил очень сложную историю, по сию пору еще не законченную, и нет полной уверенности, что она закончится благополучно. Она началась ровно 21 год назад. В 1936 году том был закончен и сдан в издательство «Academia», год тому назад выпустившее том третий писем. Должно же было случиться несчастье с этим издательством; оно, как говорится, приказало долго жить, будучи поглощено [великим] Государственным издательством.
Не помню, а может быть и не знал фамилии того, кто был тогда в Москве главным редактором, но он, очевидно, твердо уже знал, что Достоевский – проповедник мракобесия, и лучше совсем его не печатать. Это был первый акт драмы. В 1940 году четвертый том как будто ожил, Ленинградское отделение приняло его к изданию, редактором назначили нынешнего директора Госиздата Григория Ивановича Владыкина. Том был набран, сверстан, доведен до печатного станка. И вдруг война. Набор был рассыпан. Где было тогда думать о матрицировании? В 1946 году исполнилось 125 лет со дня рождения Достоевского, и снова том четвертый пошел в ход. А через год, пока том набирали, исправляли, согласовывали, снова решили, что Достоевский – мракобес, и письма, часть писем, по крайней мере к Победоносцеву, Пуцыковичу, Каткову – не достойно печати. И снова набор был рассыпан. И вот наступил еще один юбилей: 75-летие со дня смерти. Было постановление Всемирного Совета Мира отпраздновать его в размерах общечеловеческих. И снова решили завершить издание полного собрания писем четвертым томом. Прошло с тех пор с лишком два года. Том еще не вышел. Он набран, сверстан. Все уже было готово к печати. В последнюю минуту, буквально последнюю, случилась опять задержка. Успокаивают, утешают – обязательно выйдет. Но столько было пережито, столько мучений и треволнений, что почти иссяк весь источник имеющегося у редактора оптимизма. И он часто молится молитвою Л. Толстого: «Господи! верую, верую! Помоги моему неверию!». Но он все-таки выйдет. Глупость и тупость людская вовсе не решают дела навсегда. Нужно же, нахожу, понять, что религиозно-идеалистические взгляды Достоевского нам уже не опасны. А то, что он гений, – это ведь никто не отрицает. И если он «действительно гений» – помним, должны помнить слова В. И. Ленина, – то он не мог не отразить некоторые существенные революции. И все, что помогает познать и понять творения писателя, должно стать достойным науки. – Письма, полностью, все – в первую очередь.
Я может быть слишком задержался на злополучной истории с четвертым томом писем. Прошу прощения, хотя во имя той человеческой истины: если у кого очень уж болит, то дайте ему право и возможность сказать людям о своих невзгодах.
Скажу несколько слов об издании других материалов по Достоевскому. В 1931 году под редакцией И. И. Гливенко вышли черновики к роману «Преступление и наказание». В том же году вышли и черновые материалы к роману «Идиот» с большой статьей академика Сакулина, в которой дан