Было издано в последний раз в количестве 300 000 экземпляров собрание художественных его произведений, и этого оказалось недостаточно. Стали показывать в театрах и в кино ряд его вещей. Театры и кино переполнены; люди дежурят часами, чтобы попасть на «Идиота», «Униженные и оскорбленные» и т. д. Читают о нем спецкурсы, ведут спецсеминары. Проектировалось вначале, в год юбилея, издание ряда трудов об его творчестве и, прежде всего, была признана необходимость выпуска книги «Достоевский о литературе», в том именно виде, в каком я здесь представляю. С этого и нужно было начинать, это был первейший наш долг [чтобы, в первую очередь, рассеять ту груду нелепостей, которая накопилась у нас в течение многих лет о нем как о великом мастере и художнике].
Но именно этого-то дела мы до сих пор не выполнили. Без пояснений, без руководства оставляем мы этих миллионов зрителей и читателей, не даем им самого необходимого – тех материалов, непосредственных высказываний о литературе, о писателях самого Достоевского.
Послушали бы руководители наших издательств, в частности Издательства писателей, что говорит о вас наша молодежь, студенты, молодые писатели, литературоведы: «Опять старое повторяется! Оставляем без боя поле сражения, отдаем на „заклание“, на искажение одного из величайших наших гениев – всяким ревизионистам, фрейдистам, прагматистам и тому подобным врагам нашим, врагам истины».
Сознаю: я заканчиваю свое заявление в тоне, отнюдь не соответствующем своему жанру, и прошу меня извинить. Уж очень тревожно на душе и горько от того, что люди, которым дано право на руководство в наших издательствах, так мало и/или так плохо думают и так много этим вредят.
А. Долинин
Письмо А. С. Долинина Константину Федину, 23 июня 1959 г. [875]
Дорогой Константин Александрович!
Я только что вернулся из Комарова, где вел весьма праведный образ жизни, и получил за это в награду Ваше прекрасное письмо, способное вдохновлять на самые великие подвиги. Вы так высоко оценили мою работу над письмами Достоевского, выход в свет 4‑го тома Вы назвали «событием не только литературного, но и широко исторического значения». Вы понимаете, как мне хочется верить в эти слова Ваши! И благодарность моя велика [876].
В конце Вашего письма Вы пишете, что «изданием писем я завершил главное дело своей жизни». Как это ни грустно, но, должно быть, так оно и есть. Силы с годами слабеют, и каковы бы ни были мои следующие работы, связанные с главной темой, они, разумеется, окажутся намного хуже. Но человек, пока он жив и здоров, должен дерзать, иначе и жить не стоит. Передо мной сейчас очень большая задача: создать книгу, объемом листов 30–40, – я глубоко убежден, – крайне нужную: «Достоевский о литературе и искусстве». Скажу Вашими же словами: появление такой книги действительно было бы «событием не только литературного, но и широкого исторического значения». В ней нуждается не только умный читатель, но и писатели-художники, критики, литературоведы – все эти наши «философы», без умолку болтающие о «форме и содержании», о красоте, о сущности и значении искусства, о художественном творчестве и т. п. умных вещах.
Говорим снова, после длительнейшего перерыва, начиная с юбилея: Достоевский, один из величайших гениев, по слову Горького, «равный разве Шекспиру». Гений и есть великая синтетическая сила, объединяющая в своем творчестве все ценное, что было создано человечеством; он ничего не отвергает; для него нет в прошлом и самом даже далеком прошлом идей и образов, навсегда отживших. Все входит в систему его воззрений: из мира классического Гомер, греческие трагики; из французского классицизма Корнель и Расин; французские романтики – Руссо, Гюго – вечные его спутники. И дальше: Бальзак, Ж. Занд, резко отрицательное отношение к натурализму Золя (как бы это было теперь для нас полезно!); из немецкой литературы: Гёте, Шиллер, Гофман, Гейне; из английской: Шекспир, Байрон, Диккенс, Теккерей, Эдгар По. И особенно вдохновенно о Сервантесе (Дон Кихоте). Из русской литературы: Державин, Карамзин, Жуковский, Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Белинский, Герцен, Некрасов, Добролюбов, Островский, Тургенев, Гончаров, Толстой; о демократической фаланге: Бутков, Помяловский, Н. Успенский, Решетников и т. д. Обо всех подчеркнутых особенно подробно. И на всем этом создается буквально поражающее своей целостностью мировоззрения художественное, в высшей степени конкретное, когда речь идет о своих художественных приемах, о своей форме в связи с идеей, с жизнью культурной и общественной в ту или иную эпоху, в той или другой стране.
Дорогой Константин Александрович, я не могу сейчас найти те нужные слова, чтобы передать Вам, как необходимо все это знать мало-мальски думающей интеллигенции нашей: что же такое искусство в понимании этого человека, «коему действительно, как Вы пишете, равнозначного нет и до него не бывало». Вы можете сказать, что я пристрастен, «Долинин, мол, преувеличивает». Но что же мне делать, когда я глубочайшим образом убежден в моем в ви́дении, в его правильности, буквально ощущаю, как люди по какому-то фатальному недоразумению – дьявольское наваждение – отвергают именно то, что всего им нужнее.
На первом заседании редколлегии по изданию собрания сочинений Достоевского, в самом начале 1956 года, было вынесено постановление о необходимости издать эту книгу: «Достоевский о литературе» и дело было поручено мне. Прошло с тех пор больше трех лет, а книги этой все нет и нет. И конечно потому, что это Достоевский: Кто его знает? Сегодня приказано называть его гением, «певцом», «заступником» – или как там еще? – «угнетенных». А завтра… завтра вдруг докатится весть о том, что где-то в Польше, или Югославии, или в каком-нибудь другом месте некий «ревизионист» нашел у Достоевского какие-то мысли себе в поддержку, и все меняется, ветер начинает дуть с другой стороны, Ермилов объявит «всем, всем, всем!», что «Карамазовых» Достоевский «создал по заказу правительственных кругов».
Что делать? Что делать? Как одолеть эту позорную, рабскую трусость? Я пишу Вам обо всех этих горестных моих размышлениях, как человеку, мне лично дорогому и близкому. Еще в прошлом году я хотел ими поделиться с Вами. Почему-то не вышло. Теперь же, когда Вы стали председателем Союза, я уже сам не знаю, удобно ли просить Вашего содействия в издательстве [Союза] писателей. Решайте Вы, как Вам подскажет Ваше чувство.
Посылаю Вам на всякий случай заявление, посланное мною с полгода назад в издательство писателей, а также постановление секретариата Ленинградского отделения СП РСФСР от 28 апреля 1959 года.
Так-то, милый, дорогой Константин Александрович! Если можно, или найдете нужным, поддержите!
Весь Ваш А. Долинин
Письмо Ю. Г. Оксмана Е. Н. Дрыжаковой об издании романа «Подросток» в серии «Литературные памятники», 26 августа 1959 г. [877]
26 августа.
Милая Елена Николаевна!
Я очень доволен Вашей хваткой – вы даже в Хосте можете работать. Что же будет в Ленинграде с такой зарядкой? – Я заранее вас поздравляю с наступлением периода больших завоеваний! <…>
В награду за ваше хорошее поведение вы получите договор на издание «Подростка» в академической серии «Литературные памятники». Но для этого мне необходимо было бы не позже 15 сентября иметь точные расчеты листов основного текста, вариантов рукописи (то есть того, что Вами приготовлено для «Лит. наследства» и что полностью или частично я намерен просить для отдельного издания), примечаний. Редактором будет Аркадий Семенович, он же даст вступительную статью (не более 2‑х листов, к сожалению). По плану этот том должен быть сдан в мае 1960 года. Успеете ли? А если бы сдали в марте, то книга вышла бы в 1960 году, и вы бы сразу разбогатели, во-первых, и завоевали бы себе славу, во-вторых.
<…> Будьте здоровы! Ю. Оксман
Письмо А. С. Долинина И. З. Серману, 27 мая 1962 г. [878]
27 мая 1962