В результате сложные общественные отношения тех лет, когда Достоевскому приходилось занимать отнюдь не передовые позиции, не нашли должного отражения в биографии. Зато есть в биографии моменты второстепенные, менее значительные, без которых можно обойтись.
Автору следует точно определить необходимое в статье такого типа, дать необходимую оценку общественной позиции Достоевского в завершающий период его жизни.
Отдельные замечания.
Не обязательно в связи с интересом Достоевского к древним церквям приводить цитату из Горького о русских церквях. К чему она здесь?
Надо ли писать о матери писателя, как о главном источнике творческих склонностей гениального сына? На стр. 8 неубедительно сопоставление «Братьев Карамазовых» с «Разбойниками» Шиллера; у Достоевского «основные мотивы шиллеровской трагедии» якобы «получают новое развитие в сложной эпической фабуле».
Неизвестно о каком московском муниципалитете идет речь на 12 стр.
Весьма неотчетливо освещен вопрос о разрыве Белинского и Достоевского в 1848 г. Какие разногласия возникали, в чем Достоевский не принимал взглядов Белинского – следует ответить определеннее.
Противоречивы суждения на стр. 35–36. С одной стороны, для Достоевского «оружие революции – печатный станок». С другой стороны, ни о какой революции он не помышляет, признает лишь мирную просветительскую деятельность.
Что касается идейных влияний, испытанных Достоевским в период связи его с петрашевцами, они характеризуются довольно поверхностно.
Л. П. Гроссман пишет, что русские люди на каторге раскрыли Достоевскому «во всей глубине моральную красоту его народа». С этим связывается особый патриотизм Достоевского. Следует сказать, что моральная красота народа не может быть постигнута без обращения к образам тех, кто вел борьбу против самодержавия. «Записки из Мертвого дома» полны благородного гуманизма, но моральный облик народа здесь отражен неполно: раскрылось многотерпение, выдержка, но России Разина, Пугачева, декабристов, Герцена и Белинского здесь нет. А без этого нет ни глубины моральной красоты, ни глубины патриотизма.
Глава IV – Шестидесятые годы – требует серьезных уточнений. Нельзя ограничиваться такими понятиями, как «самобытная русская мысль», «искренность увлечения родным искусством» и т. д. Достоевский занял ложные позиции в идейно-политической борьбе, и об этом надо сказать отчетливее. Автор выступает против чьих-то попыток подвергнуть «сплошному разносу» журналы Достоевского, «Время» и «Эпоху». Здесь требуется ясность и конкретность. Если есть несправедливые выступления об этих журналах, надо вести конкретную полемику. Глухие намеки здесь ничего не дают. И о действительно ошибочных и чуждых революции выступлениях Достоевского говорить следует не глухими намеками.
На стр. 66 совершенно неисторична попытка Л. П. Гроссмана объединить такие явления, как статьи А. Григорьева 60‑х гг. и речь Достоевского 80‑х гг. В наследии Киреевских, Аксакова, Григорьева и др. надо разобраться, но это дело скорее капитального исследования, а не популярной биографии.
Автор пишет о пожарах 1862 года, о реакции Достоевского на них и на прокламацию «Молодая Россия», не указывая, что фактически Достоевский в беседе с Чернышевским высказывал самые фальшивые и фантастические версии, распускаемые охранкой.
Закрытие журнала «Время» объясняется тем, что Достоевский был государственным преступником. Дело обстояло сложнее.
Очень подробно пишет Л. Гроссман о художниках, которыми увлекался Достоевский. Романы Достоевского он связывает с картинами Тициана, Рафаэля и других художников. В то же время слишком мало говорится о русской и европейской общественной жизни, нет общественной среды писателя, его политических связей.
Еженедельник «Гражданин» называется близким по направлению к официальному Петербургу. Это сказано слишком невыразительно для того, чтобы определить, какова же была общественная программа этого издания. Фраза «великий художник неизменно преодолевает реакционного публициста» умаляет тот реальный вред, который принес Достоевский своим сотрудничеством с Победоносцевым и князем Мещерским. Л. П. Гроссман односторонне излагает речь о Пушкине, что позволило ему обойти консервативное содержание речи. Автор пишет о рукоплесканиях, которыми речь была встречена, но не говорит, что антиреволюционный пафос ее был тогда же тонко замечен передовыми слушателями.
Автор неоднократно приводит слова Достоевского о будущем России. Нельзя забыть, что многие из этих положений носили националистический характер, имели религиозный оттенок. Все это вопросы, в которых не должно быть недоговоренности.
Автора следует просить еще раз вернуться к статье и, сохранив ее живой, прочувственный тон, освободить от неясностей, противоречий и положений, не соответствующих нынешнему уровню литературной науки.
О комментариях к «Братьям Карамазовым»
Возможно, что издательство допустило ошибку, не обусловив с самого начала тип и объем комментариев к произведениям Достоевского. Как бы там ни было, комментарии к «Братьям Карамазовым» решительно не отвечают типу массового издания. Они громоздки, чрезмерно подробны в ряде случаев, подчас уводят от существа дела на отдаленные боковые дорожки.
Л. Гроссман пишет, что «Братья Карамазовы» уходят корнями в «уголовную быль». Какой бы материал уголовного быта ни использовал писатель, не этот материал надо определять как корни произведения.
Автор пишет: «Первоначальный замысел вырастает в социальную тему и насыщается политической тенденцией».
Что же, первоначальный замысел Достоевского был лишен социальной темы и тенденции? Вряд ли!
Вряд ли необходимо столь подробно говорить о связи «Подростка» с «Братьями Карамазовыми». Сообщать в массовом издании нужно о фактах. Догадки («следует думать», «видимо» – стр. 12, 13) вряд ли уместны. Не надо увлекаться сведением героев романа к прототипам. То автор устанавливает литературные прототипы – герои «Разбойников» Шиллера, то тянет линии от старика Карамазова – к отцу Ф. М. Достоевского.
На стр. 16 Победоносцев выступает как «авторитетный знаток церковно-монашеского быта». Не мягко ли это?
Слишком обстоятельно развернуты соображения автора о кульминации романа, о христианстве и социализме и т. д.
На стр. 26 автор указывает, что Достоевский вкладывает в уста фантастического героя философские доводы Белинского. Речь идет об Иване Карамазове. Философские взгляды Белинского известны, известно и их отличие от того, что доказывал Иван Карамазов. Если Л. Гроссман хочет сослаться на Белинского, то следует сказать, что это Белинский в субъективном представлении Достоевского. Главы, посвященные героям и идеям романа, должны быть резко сокращены.
Совсем слаб и неудачен раздел «„Братья Карамазовы“ в критике». Приведенные цитаты даны «навалом», они никак не сгруппированы, в материале нет внутренней логики. Непонятно, почему рядом с О. Миллером называется В. Ермилов, а рядом с К. Головиным – Г. Фридлендер.
Говоря о комментариях к «Дневнику писателя», считаю необходимым отметить крайнюю неопределенность взгляда автора на известную «Речь о Пушкине». Речь эта имела вполне определенное идейно-политическое направление. Нельзя не видеть, что Достоевский выражал иное отношение к поэзии Пушкина, чем Белинский, Чернышевский, Писарев. Вот здесь исторические параллели нужны – их нет. Л. П. Гроссман не дает ясной мировоззренческой оценки этой речи – но сделать это необходимо, коль скоро издательство решило включить текст речи в собрание художественных произведений.
Комментарии требуют большой работы автора и редактора над текстом.
Отзыв В. С. Нечаевой на подготовленные Л. П. Гроссманом примечания к т. IX и X собрания сочинений Ф. М. Достоевского («Братья Карамазовы» и рассказы из «Дневника писателя»), 12 сентября 1957 г. [847]
По поводу «Примечаний» <Л. П. Гроссмана> к томам IX и X
(«Братья Карамазовы» и рассказы из «Дневника писателя»)
Примечания пойдут в т. Х после текста и биографии. Не знаю точно, сколько займет в нем текст, но биография и примечания составят несколько более 13 печ. листов (по представленной машинописи), то есть приблизительно 2/5 тома. Так как, по моему мнению, такая пропорция в массовом издании классика недопустима, то первый и основной вопрос состоит в том, как, в каком направлении вести сокращение представленной работы, чтобы сделать ее более или менее соответствующей нормам.
Предшествующий тома имеют по 2–3 листа максимум сопроводительного аппарата. Для двух томов и биографии, мне кажется, объем не следовало бы превышать 8–9 листов.