Стр. 56.
Достоевский проявил полное безразличие к картинам природы, идут кавычки: «Они не трогали, не волновали его. Он весь был поглощен изучением человека». Откуда эта цитата? Ведь это очень ответственно! Почему не указываете? [850]
Стр. 59
История с учителем Вергуновым – ведь это чистый жоржзандизм! Нечто вроде «Полиньки Сакс» Дружинина, которую Достоевский ставил рядом с «Антоном Горемыкиным» Григоровича в смысле влияния на него. Надо это понимать.
Стр. 61.
«Отказ от прежних убеждений и фурьеризма и новые идеи национально-патриотические, близкие к славянофильству» – рассказ о себе редактора «Эпохи». И тут же – «о новой задаче отстаивать идею почвы и народности, мысль о возвращении к земству» – этому призван служить новый журнал братьев Достоевских «Время»! – и это все в одном абзаце! То есть «Время» и «Эпоха» – это одно и то же?! Так-таки ничего не было пережито за эти четыре года по возвращении из ссылки? Во «Времени» была резкая полемика с Катковым, с «Днем» Аксакова, со славянофильством. Во «Времени» – первые почти два года – участвуют Некрасов, Щедрин, Помяловский. Добролюбов хвалит за направления, за идейность, «Униженные и оскорбленные». До своего журнала – стремление Достоевского печататься именно в «Современнике» при полном сознании, что главными руководителями журнала являются Чернышевский и Добролюбов (см. письма к брату за 1859 год из Твери). Как же можно всем этим пренебречь? Ведь это, собственно говоря, настоящая фальсификация, конечно, бессознательная, но сущность от этого ведь не меняется!
Стр. 62.
Достоевский националист, страстно ждет внереволюционных путей развития пореформенной России. Его основное убеждение, – приводится Гроссманом в раскрытие этой мысли, – «Русская идея будет синтезом всех тех идей, которые с таким упорством и с таким мужеством развивает Европа в отдельных своих национальностях». Синтез, а не противоположность: то же, в сущности, что у Герцена в «Развитие революционных идей в России», в «Концах и началах» и т. д. Недаром Тургенев назвал его за это «славянофилом».
Право писать «Жизнь Достоевского» вне эпохи, вне общественных движений, вне ориентации на идеи Белинского, Герцена, Добролюбова и т. д. – просто непростительный грех перед правдой. Искажается вся перспектива, весь фон, нет развития, нет живой жизни. Вместо нее – мертвая схема, в которую втискивается вся сложность конкретной действительности – Л. П. Гроссман хочет быть рассказчиком исторически правдивым и заявляет, что «при всей ошибочности общественно-политической программы» «Времени» и «Эпохи», «общий их состав отличается высоким уровнем». И идет перечень наиболее актуальных вещей, там опубликованных: пьесы Островского, «Призраки» Тургенева, Некрасов, Щедрин, Лесков, Помяловский, Никитин, Левитов, Плещеев, Майков, Григорович, Щапов, Ап. Григорьев, Серов, Семевский, Страхов. Всё свалено в одну кучу, без всякой попытки осмыслить: где? В каком журнале? Во «Времени» или «Эпохе»? Когда? Кем написано то или иное произведение? Ведь все эти перечисленные люди были известных, крепких убеждений. И своим участием определяли в значительной степени лицо журнала в тот или другой период.
И вдруг, точно сам спохватился, объявляется Гроссманом, что «Эпоха» – совсем другое, не журнал «Время»: в «Эпохе» печатаются «Записки из подполья» и памфлетический «Крокодил». Памфлет против кого? Надо думать, против, конечно, Чернышевского – против кого же другого? Мне совестно пристыдить сегодняшнего биографа Достоевского. Но как он может не верить статье Достоевского «Нечто личное», столь гневно возмущенно откликнувшегося на эту мерзко-отвратительную сплетню?
Стр. 65.
Об отношении к Страхову – оно гораздо сложнее, чем то, что рассказывает Гроссман. Надо бы хоть чуть-чуть глубже продумать это (ср. хотя бы письма Ф. М. к жене в связи с «Подростком» и т. д.). И что пишет А. Г. Достоевская о Страхове в своих «Воспоминаниях».
Стр. 66.
И снова как будто совестно делается Гроссману: пусть и неприемлема политическая позиция Достоевского, но все же имеется «ряд положительных достижений в разработке материалов русской культуры»; при несомненной реакционности его общественной и философской программы, – причем Гроссман вовсе не считает нужным указать конкретно, в чем реакционность, – «имеется ряд несомненных заслуг». И опять все свалено в одну кучу: статьи Достоевского о русских авторах в его журналах, – непонятно, о каких авторах идет речь, – «главы „Дневника писателя“ о Толстом и Некрасове, особенно речь о Пушкине» – разрешаю себе прибавить за Гроссмана, – статьи о Белинском, о Жорж Занд, о Тургеневе, о положении в Европе, о неспокойных умах, ставших там во главе движения, – и тут же работы Ап. Григорьева! Что же, это всё одинаковой ценности – все они «играли одинаковую роль во внутренней жизни Достоевского в течение 60–70‑х годов»? И вот вдруг вспомнился тут брат Михаил Достоевский, который в жизни Ф. М. действительно играл существенную роль; о нем всегда два слова и между прочим о том, что «сам назвал себя купцом». К чему это? Как свидетельство скромности, что ли?
Стр. 67–68.
О посещении Достоевским Чернышевского в связи с прокламацией «К молодому поколению» и вывод – он против восстаний и за реформы. Но тогда это ведь не реакция и даже не консерватизм. Гроссман ставит в связи с историей о прокламации статью Достоевского во «Времени» «Книжность и грамотность» и утверждает, что в ней подчеркивается непримиримое разногласие с революционными демократами по всем вопросам тактики и объясняется его ужас перед воззванием «к топору». Это все очень-очень далеко от истины, а значение этих замечательных статей даже не намечено.
Стр. 68.
«Журнал „Эпоха“ фактически поставлен в условия, предопределившие его скорую гибель». Я таких условий не знаю, как не знаю и то, что Достоевский дипломатично был снят в 1874 году с поста редактора «Гражданина». Простите, дорогой Леонид Петрович, – это не так, насколько я знаю: – сам ушел. И никто его не снимал. Но может быть об этом в «Воспоминаниях князя Мещерского», которым Вы, кажется, очень доверяете?
Стр. 69.
Достоевский, «окруженный ореолом политического мученичества, вел здесь воодушевленные беседы с молодыми сотрудниками „Времени“». Ну, например, кто из сотрудников находится под обаянием его ореола? Назовите хоть одного кого-нибудь из сотрудников «Времени». И тут же, в доказательство его ораторского таланта, он увлекал своими страстными выступлениями петрашевцев. – Нет, он в философские споры с петрашевцами не вступал, увлекал же только чтением.
То же о близости Достоевского с Серовым, творчество которого, по словам Гроссмана – на это раз правильно, – было близко поэтике романиста. Серов писал, что «искусство должно быть неразлучно с народом, с почвою этого народа, с его историческим развитием». Леонид Петрович сделал бы хорошее дело, если бы он и к «почвенникам» подошел именно с этой точки зрения Серова и не повторял бы шаблона о них, как о «неославянофилах».
Стр. 70.
О Сусловой и Корвин-Круковской всего два слова, между тем как они обе играли в личной жизни Достоевского 60‑х годов очень большую роль. И обе были взглядов весьма радикальных (Суслова – ее отношение к семье Герцена; Корвин-Круковская – ставшая через несколько лет членом I‑го Интернационала). Пожалуй, и это тоже должно бы заставить Гроссмана задуматься над вечно шаблонной элементарной характеристикой – нерасчлененно – воззрений Достоевского всей второй половины его творчества.
Стр. 71–72.
Впрочем, иногда Гроссман забывает