— Мужик-то? — по её голосу я поняла, что она посмотрела куда-то в сторону. — Плох он. Дед его обмыл, как смог. Рану я зашила, теперь только лечить.
— А маги… Маги в селении есть? — я смогла открыть глаза и увидела перед собой древнюю старушку с необычайно добрыми глазами.
— Маги? Откудова им тут взяться-то? — она подняла выцветшие брови. — Господа к нам не хаживают, за налогами только работников присылают, а у простого люда магию выжгли уже годков пять назад, а можа и десять… — старушка задумалась и пожевала беззубым ртом, — а можа и двадцать… не помню я… старая стала. Бывает, пойду в сарай, прихожу, а зачем пришла и не вспомню. Постою, постою, да назад вертаюсь. А раньше целительницей была, магичила, в городе жили недалеч от столицы, дед мой, маг огня бывший, в кузне работал. Люду простому, хоть и без шику, но жилось, все как-то устраивались. А потом король издал указ, чтоб простому люду взять и выжечь магию. Не всем, а неугодным. А как понять, угодный ты королю аль неугодный? Вот так и пошла свистопляска. Мы с дедом бежали сюда, подальше от столицы, так нет, достали. Тут в селе столько плача было. Бабы ревут, детишки орут, мужики чуть воевать не начали… А, — она махнула рукой, — всем магию выжгли. Как я просила, оставьте мне, хоть детишек от хворей лечить, так нет, не послушали даже. Теперь без магии долго не пожить и в каждом дне себе не помочь.
Я попыталась вспомнить, знала ли, что король выжигает магию простым людям. К стыду своему, что-то такое слышала, но без подробностей, да и, сказать честно, меня больше волновала жизнь людей в моём княжестве. За них я несла ответственность и могла точно сказать, что никто никого не притеснял и не принуждал. Люди жили своей жизнью, могли смело переезжать в пределах княжества, никто не чинил препятствий. И магию у них, тем более, никто не забирал и не собирался забирать.
Старушка проковыляла к печке и принесла кружку с настоем трав. Они хоть и оказались горькими, но прибавили сил. Через некоторое время я уже смогла нормально говорить.
— Как он? Он… — голос дрогнул. — Он будет жить?
— Будет, конечно, — беззлобно усмехнулась старушка. — Только, красавица, давай выздоравливай, день тебе на отлёжку я дам, а дальше сама своего мужика мой, пои, корми, да печкой занимайся. Можешь в лесок за дровами сходить, дров мало, да по хозяйству мне поможешь немного.
— А? — очень хотелось сказать, что я совсем не знаю, как ухаживать за раненым, но старушка не дала мне продолжить.
— Мы-то по соседству живём, а в этом доме раньше семья проживала. Муж, жена, да доча. Поехали они в город, а так и не возвертались. Просили за домом присмотреть, уж как год прошёл… Или два… Не помню. Мы за домом присматриваем, а их и нет. Может, в городе устроились, кто же теперь знает, — она поднялась с табурета и засобиралась уходить. — Глянь, вот тут, значица чугунок, тут вода чистая, вот в этом ковшике воды нагреешь. Тут травки, крупы, еда какая имеется. Разберешься.
— Спасибо вам, — только и успела произнести, как входная дверь за ней закрылась.
Покрутила головой. У дальней стены, на кровати с тонким матрасом, весь замотанный в шерстяные тряпки, лежал мой генерал. Через некоторое время я всё-таки поднялась с постели и смогла подойти к нему. Его грудь тяжело поднималась и опускалась, будто каждый вдох давался с усилием. Лоб и виски покрывали крупные капли пота. Они стекали и впитывались в пряди волос. Сейчас стало совсем не важным его звание генерала — передо мной лежал раненый воин, человек по имени Сайнар Табай. И кроме благодарности за спасение, я испытывала к нему нечто большее. Наверное, у чувства пока не было названия, но я точно знала, что в сердце давно обосновались мысли об этом человеке. Мысли хрупкие, воздушные, но полные нежности и надежды.
* * *
Дни текли один за другим, без спешки, без торопливой суеты. Я часто ходила в гости к людям, спасшим меня. Мы вместе обедали и пили чай, иногда я помогала им, чем могла. Но самым главным для меня стала, конечно, жизнь Сайнара.
Первое время следила, чтобы швы были чистыми, чтобы ничего не воспалилось. Обрабатывала раны. Обмороженные руки и ноги натирала жиром из глиняного горшка, что принесла мне бабушка Рифа, так она велела называть себя. Вначале кожа Сайнара казалось страшной. Синяя, чёрная, порезы, ссадины. Но постепенно раны стали заживать, синяки — желтеть. Он иногда открывал глаза, смотрел не отрываясь, особенно, когда я поила и кормила его.
— Мои люди… — было первым, что он смог произнести. Я повела головой из стороны в сторону. — Ирдан? — Снова мои мотания головой. — Улназа? — в это раз я не сдержалась и закрыла лицо руками, которые вмиг стали мокрыми от слёз.
Снова перед глазами замелькали воспоминания, где все они живы.
Услышала, как он громко выдохнул, а после этого сгрёб меня в охапку и прижал к замотанной тряпками груди. Я сначала замерла от неожиданности. Слёзы продолжали литься, но горячая рука, что водила по моей спине, приносила облегчение. В объятьях генерала оказалось тепло и спокойно. Я так расслабилась, что даже дышать стала по-другому. Будто бы с каждым его поглаживанием из меня уходили переживания последних дней. Стало легче, я и не заметила, как заснула.
Проснулась утром, на его плече. Ужасно стыдно и неловко, но я не хотела вставать. Осторожно коснулась тряпок, закрывающих рану, провела рукой вверх, дотронулась до кожи. В этот же миг испугалась и одёрнула руку. Сразу же вспомнились все те женщины, что провожали его после каждой ночёвки в трактирах.
Что я творю?
Он проснулся — за те дни, что я ухаживала за ним, научилась различать это по дыханию. Сжала кулак, так захотелось, чтобы я ошиблась.
Поднялась, даже не глянула на него и пошла к печи, греть воду и готовить отвары.
Через некоторое время я всё-таки осмелилась посмотреть. Он лежал и спокойно смотрел на меня. Так, будто ничего не произошло. Хотя вот же я глупая! Для него ведь ничего и не произошло! Это у меня был первый раз, когда я проснулась в одной кровати с мужчиной.