— Понятно, товарищ полковник...
Из милиции Николай, чуть подумав, отправился не на объект, а домой. После бессонной ночи в милиции ему дико хотелось спать. Гурамычу, чтобы предупредить, он позвонил из телефонного автомата. Мастер в проблему вник и отгул предоставил...
— Ну, наконец-то! — встретила дома племянника тётя Зина. — А я уж и не надеялась, что дождусь. Полночи заснуть не могла, хотела уже по больницам тебя разыскивать, да, слава богу, Аркашка пришёл, сказал, что в милиции ты. Вот даже уже передачку тебе приготовила, нести собиралась...
— Да выпустили меня, тётя Зина. Вчисту́ю. Я же просто свидетель, а не преступник, — успокоил женщину Николай. — Спать хочу просто жуть как.
— Ой, господи! Что ж это я старая! Ты, Коля, поспи, конечно. Поспи. А захочешь поесть, так я тебе пирожки на кухне оставлю, и са́льца. И молока ещё в холодильнике...
— Хорошо, тётя Зина. Спасибо. Я так и сделаю, — зевнул Николай.
— Ну, вот и ладно. А я тогда на работу пойду. Ты сам-то здесь справишься без меня?.. Ну, хорошо. Тогда побежала...
Спал Николай как убитый. Как упал на кровать, так провалялся на ней до трёх часов пополудни. Кошмары, к счастью, не мучили, голова после сна не болела, и, что ещё удивительнее, поднявшись с кровати, он неожиданно понял, что больше не ощущает в себе никакой депрессухи. Ни по поводу Светки Барковой, ни по поводу Сапунькова... Складывалось ощущение, что он словно по новой родился. И даже две разные личности в голове друг с другом больше не спорили, не ругались, а будто куда-то ушли, оставив хозяина наедине с собой — Стрельниковым Николаем Ивановичем, живущим вторую жизнь и совершенно по этому поводу не рефлексирующим.
Терзающее его две последних недели чувство вины, непонятной ответственности за чужие проступки и неудачи, ушло безвозвратно. Нет, ему было вовсе не всё равно, как отзовётся то, что он делает, на людях вокруг, на стране и на мире, однако груз личной ответственности над ним теперь не довлел. Вообще не довлел.
После ночи в милиции до Николая внезапно дошло: в смерти Кирьяна его вины нет. Если бы Сапуньков и вправду хотел «соскочить»... как тот же «Леший, к примеру, он сделал бы это сам. Сам пошёл бы в милицию и всё бы там рассказал, а не пытался с помощью Николая скрыть одно своё преступление новым, менее тяжким. Фиг знает, что связывало Сапунькова и тех двоих, «Мухомора» и «Жорика», кто был тот неизвестный, что их пристрелил, зачем Сапуньков вообще пошёл к Николаю в бригаду и какое конкретное преступление он хотел спрятать своей «эскападой» в бытовке...
Версий себе напридумывать Стрельников мог, конечно, сколько угодно. Но все они, он был абсолютно уверен, не отражали бы то, что на самом деле. Единственное, что казалось ему сейчас достоверным — кому-то действительно очень хотелось скрыть информацию, которой владел Сапуньков. И этот кто-то дико боялся, что бывший сиделец кому-то её передал. Например, бригадиру, а через него и милиции. А единственной ниточкой к этому неизвестному были «Жорик» и «Мухомор». И это означало, что их всё равно бы прикончили, убили бы они Стрельникова или бы не убили.
Сам Николай какой-то угрозы от неведомого убийцы больше не видел. Ведь если бы у него и вправду имелась какая-то информация от Сапунькова, после всего случившегося он, сто пудов, передал бы её в милицию. Так что хоть убивай его нынче, хоть не убивай, ничего уже не изменится. Лишние карты сброшены, партия сыграна, пора начинать другую...
На площадку в субботу Стрельников всё-таки заглянул. Пусть и к концу рабочего дня, но просидеть воскресенье дома, не зная, что было на стройке, пока его не было, он просто б не выдержал...
На объекте, хвала небесам, всё шло, как надо, по плану. Отсутствие бригадира на работе бригады почти не сказалось.
Заизолированное вчера перекрытие под стропилами вовсю засыпа́ли теперь керамзитом. Монтировать сами стропила, а с ними и слуховые окна почти что закончили и теперь набивали по ним обрешётку. Стояки отопления и основную разводку Щербатый с помощниками протянули практически полностью. Чугунные радиаторы установили на всех этажах, оставалось лишь подключить их да присоединить всю систему к элеваторному узлу в подвале и двум расширительным бакам под кровлей. Дорвавшиеся наконец-то до штукатурки Нгуряну и Балоян демонстрировали просто фантастический темп и только покрикивали на обучающихся у них теперь братьев Калюжных, словно бы компенсируя все обиды, которые те позволяли себе в отношении всех остальных по каменной кладке...
— Ну, что? Убедился? Научились твои работать без понуканий? — подколол Николая мастер, когда тот пришёл в полседьмого в бытовку подбить итоги недели.
— Ну, а куда они делись бы, с подводной-то лодки? — пожал бригадир плечами. — Пролетарской сознательностью и материальной заинтересованностью можно добиться гораздо большего, чем одной только пролетарской сознательностью.
— Вот это ты верно сказал, Нико́! Одобряю, — засмеялся Гурамыч...
* * *
Двадцать первого в воскресенье Стрельникову впервые за три недели не удалось заставить себя заниматься политучёбой. Книги, газеты, журналы с сочинениями основоположников и их нынешних продолжателей остались лежать неровными стопками на столе и на полках.
— Тёть Зина, а ты не помнишь, куда я свои коньки задевал? — спросил Николай, заглянув на кухню.
— Так на антресоли же, — ответила женщина, оторвавшись от варки чего-то такого, что испускало дивные ароматы курицы с чесноком. — Как ты их туда перед армией положил, так они и лежат...
Тётя Зина не обманула, коньки там и вправду лежали. Пусть и покрывшиеся местами пятнами ржавчины, но, в общем и целом, рабочие. Ботинки за три с лишним года не развалились, на ноги влезали, надо лишь лезвия хорошенько почистить и наточить.
Заточкой ножей, кос, топоров и коньков занимались на рынке. Будка точильщика стояла около входа, сразу же за воротами. Ещё две таких же располагались чуть дальше, между рядами. И к каждой сегодня выстроилась небольшая очередь из таких же, как Стрельников, желающих покататься. Оно и немудрено. День для коньков сегодня был замечательный.