Сейчас, в 58-м, его стены оттеняли белизну выступающих портиков, карнизов и арок чем-то бледно-салатовым. Последним писком архитектурной моды это, конечно же, не назвать, но, в целом, нормально. Бывало, как говорится, и хуже...
Новенький светло-зеленый автобус с табличкой на кузове «Вокзал — Центр — Заболотная — с/х Заречье» подкатил к остановке на привокзальной площади достаточно быстро, и трёх минут не прошло. Народу в него набилось достаточно. Большинство с мешками-корзинами-сумками. ЗиЛ-158 — отнюдь не «Икарус» и даже не более поздний ЛиАЗ-677. Вместимость у него существенно меньше, однако Стрельникову повезло. В очереди на автобус он был одним из первых, поэтому его просто «внесли» в салон и едва ли не против воли впихнули на задний диван на место возле окна. Чемодан удобно лёг на колени, хоть в карты на нём играй, хоть соображай на троих, хоть мотивчик какой-нибудь отбивай, как на барабане...
Заполненный под завязку автобус двигался медленно, рычал на подъёмах, свистел тормозами на спусках и поскрипывал на остановках раскрывающимися наружу дверями. Кондукторша ловко протискивалась между гражданами, отоваривая их билетами и громко выкрикивая названия остановок: «Горторг номер два... Золотуха... Динамо...»
Проезд стоил тридцать копеек.
Внутреннему «Петражицкому», учитывая предстоящую через два года денежную реформу и установленный по всему Союзу «автобусный» пятачок, цена показалась низкой, внутреннему «Стрельникову» — привычной. Сам Николай Иванович лишь мысленно усмехнулся.
Два разных сознания, будущее и прошлое, мало-помалу притирались друг к другу и почти не ругались, но спорить пока продолжали. Разногласия касались, в первую очередь, их отношения к новой свалившейся на обоих «допжизни»: что делать, к чему стремиться, о чём мечтать. Вопросы большой стратегии жаждал забрать себе более опытный, обладающий послезнанием «Петражицкий». Сиюминутные тактические решения он, так уж и быть, перекладывал на молодого, гораздо лучше разбирающегося в современных реалиях «Стрельникова». Последний, как правило, возражал, он тоже хотел быть стратегом (типа, «не тварь дрожащая и право имею»), и они начинали спорить.
Николай Иванович в их споры не вмешивался. Он просто ждал, когда эта «внутренняя шизофрения» рассосётся сама собой.
В автобусе раздвоение личности практически не ощущалось. Обе его ипостаси, молодая и старая, с интересом разглядывали тот город, в котором первая личность отсутствовала «целых три года», а вторая видела его таким неустроенным лишь в старых фотоальбомах.
Тот, что моложе, удивлялся, как много всего понаделали, пока его не было, как облагородилась парковыми деревьями набережная Золотухи, насколько ровнее стало уличное покрытие и чище на тротуарах, а прямо напротив вокзала выросла пара многоэтажных жилых домов и новое железнодорожное управление.
Тот, что постарше, с грустью и недоумением смотрел на тянущиеся вдоль дороги деревянные дома и домишки и понимал, что скоро, не пройдёт и пятнадцати лет, их снесут подчистую, а на их месте возведут новые, каменные и бетонные, и даже нынешнее название главной улицы города — улица Сталина — заменят на беззубо-нейтральное — Мира. И из всего этого исконно-посконного «великолепия» выживет только Железнодорожная баня, внешне похожая на театр, а не на общественную помывочную, да и то — спустя полстолетия люди там мыться уже не будут, а просто и без затей откроют очередную «Пятёрочку»...
— Люкс, — выкрикнула кондукторша, когда автобус доехал до центра.
На этой остановке вышло до трети салона. Николай, чуть подумав, выбрался следом.
Сегодня была суббота, последний рабочий день на неделе, завтра будут работать лишь рынок и продуктовые, а ему жутко хотелось отправиться оформлять паспорт уже в понедельник.
Для паспорта требовалась фотография, для фотографии — гражданский костюм, сфотографироваться и закупиться, чем нужно, легче всего было в «горте» — главном универмаге Горторга. Ну, или напротив, на другой стороне дороги, в том самом «люксе», который на самом деле не являлся ни магазином, ни остановкой, а являлся тем местом, где ещё до революции продавали всякую всячину, в двадцатых его занимали местные нэпманы, а после войны — кустари и артельщики.
Здание, где находился универмаг, Николай Иванович помнил. В семидесятые главный городской магазин переедет в новое современное здание, а в старом расположится «Детский мир». Прежний Стрельников бывал здесь довольно часто, и с тётей Зиной, и сам, и с друзьями-приятелями, поэтому с уверенным видом сразу же двинулся в секцию готовой одежды.
Ассортимент Николая Ивановича не впечатлил. После московского ГУМа висящие на вешалках четыре типа мужских костюмов выглядели откровенно убого, но цены вполне соответствовали столичным: от тысячи пятисот до двух с половиной.
— А что вы хотите? Босто́н, — пожала плечами продавщица, поясняя дороговизну.
Ну, да. Всё верно. Этот тип ткани дешёвым никогда не считался.
Вопрос, а куда делись прежние, какие были ещё до армии, пиджаки из обычной шерсти и хлопка, Стрельникова слегка озадачил. Да, телогрейки и парусиновые штаны в соседнем ряду, конечно, присутствовали, но всё, что между, что касалось так называемой средней ценовой категории, куда-то из универмага исчезло.
— Так всё дешёвое уже разобрали, — догадалась о мучениях демобилизованного продавщица. — Раньше костюмы артели шили, а теперь их от швейной фабрики получаем. А там уж, как совнархоз решит, так и будет. Могут через неделю поставить, а могут и через месяц. Вам, если срочно, в ателье лучше обратиться. Или самим пошить. Так быстрее получится. А ткани у нас вон там, за колонной. С ними пока нормально.
— Понятно. Спасибо, — кивнул Николай.
Покупать готовый костюм ему расхотелось. Хотя денег хватало. В шинели за пазухой лежала целая тысяча, а в чемодане ещё одиннадцать. Две месячные зарплаты министра, как ему рассказали в финчасти, когда выдавали накопленное за службу. И это ещё не самое-самое. Некоторые, по слухам, умудрялись по двадцать, а то и по тридцать тысяч домой увозить. Но то просто слухи, а тут всё вживую: на сколько наряды закрыли, столько и получил. По особым расценкам, конечно. Поменьше, чем на гражданке...
Из готового он в отделе купил только галстук и две рубашки хэбэ. Их, хвала здешнему совнархозу, в универмаг завезли предостаточно. Всё вместе это обошлось Николаю в двести двенадцать рублей (по восемьдесят семь за рубашку и тридцать восемь за галстук). Еще восемнадцать он потратил в соседнем отделе, взяв там ремень для брюк. Удивительно, но кожаные изделия стоили в 58-м дешевле нейлона и прочего «пластикового» ширпотреба. Не дошёл ещё, получается, научный прогресс до родимых осин, и химия пока что не вытеснила натуральное с отечественных прилавков, заменив его относительно качественным и дешёвым, но —