- Мама... нас?
- Нас?
- Меня и братика. Или сестренку.
- Конечно, вас. Обоих. Слово даю.
Показалось Марии, или где-то рядом словно невидимая струна прозвенела? И стихло...
Ее слова были услышаны.
***
Эрр Феликс возник рядом с Марией, словно из-под земли.
- Ваше величество.
Поклон был глубоким и уважительным.
- Эрр, - отозвалась Мария.
- Ваше величество, я могу вам чем-то помочь?
- Чем? - удивилась ее величество.
- Всем, чем смогу. Святой отец уже отписал вашему брату, но может, я могу сделать для вас хоть что-то?
Мария качнула головой.
- Благодарю вас, эрр, я ни в чем не нуждаюсь.
Уже начинается... Мария чувствовала себя, как на досках в открытом море. И синюю гладь буравит плавник акулы. Голодной такой, с понятными вкусовыми предпочтениями...
Страшно...
- Ваше величество, вы можете полностью мне доверять. Клянусь, я сделаю все возможное, чтобы вам было хорошо.
Кто-то другой и растаял бы. Может быть.
Ах, как это легко, как приятно, вручить свою судьбу в чужие руки, довериться, а потом вытирать платочком слезы и каяться, и молиться, и вздыхать о несбыточном.
Мария, еще в бытность свою Машкой Белкиной, предпочитала засучивать рукава и бить лапами.
Можно - в нос. Можно - с ноги. Это как раз неважно, главное, что свою судьбу она определяет сама и только сама. Не кто-то там, не муж, не отец, не посторонний человек, а именно она. Что-то она сделает неправильно?
Если сама и виновата, то сама и переделает! А пока...
- Эрр Феликс, сделайте. Нарвите мне большой букет гортензий, мне нравятся эти цветы...
Эрр улыбнулся так, словно она сказала что-то важное.
- Сейчас, ваше величество. Надеюсь, ваше величество, что сирень Вам тоже понравилась.
Марию спасла только долгая жизнь бухгалтера и большой опыт. Только это позволило ей не ляпнуть: это - вы?!
Хотя чего тут думать, ясно же, кто прислал ей вазу с сиренью. Оказывается, у эльфа хороший вкус? Осталось вычислить автора янтарного гарнитура... или наплевать?
Она все равно уезжает, ее все это уже не волнует. Пусть живут, как захотят?
Наплевать и позабыть, однозначно. Но гарнитур она с собой возьмет. Пригодится.
***
Рэн мрачно греб. Сейчас была его очередь, потом будет работать Изао. Они с Джиро сейчас лежат на дне лодки, накрылись парусом и спят, стараются сохранить воду и силы. А он работает.
Шторм, который четыре дня бушевал по всему проливу, не пощадил и их лодочку. Схватил, завертел, потащил... мачта переломилась в первые несколько минут, они и мяукнуть не успели. Потом и лодочка перевернулась... никому не пожелаешь такого - цепляться за хлипкую скорлупку, ночью, в темноте, привязаться к ней веревками и молиться. И надеяться на лучшее.
Хорошо еще - тепло.
В зиму они бы и дня в воде не продержались, а тут... просто повезло.
Но вымокли все, устали, едва не утонули, и это еще повезло, что акул рядом не было, а то Джиро так по ноге досталось мачтой, просто ногу до кости рассекло. Лежит теперь, бредит.
А чего удивительного?
Так-то ногу соленой водой промыло, это хорошо, но там же и кровопотеря, и может, дерево какое в ране осталось, и себя Джиро не пожалел во время шторма... есть предел и силе чернозубых.
Вот и свалился. То бредил, сейчас уже и на это сил не хватает, они с Изао кое-какую рыбу поймали, но что те шесть рыбешек на троих здоровых мужиков? Да и не напьешься так... Рэн сильно подозревал, что его история тут и закончится. Но греб упорно, не сдаваться же?
Даже если плохо, если больно, если судьба тебя в дугу сгибает, все равно надо драться.
До последнего вздоха и взгляда. И если уйдешь непобежденным, тебя примет Многоликий. Твое имя и твоя семья не будут покрыты позором, это главное.
Ах, никто не увидит? Среди голого моря можно бы и сесть, и повыть всласть, и сломаться?
Рэн стиснул зубы, и принялся грести вдвое сильнее.
Он увидит. И предки увидят, и Многоликий...
Он не сдастся. Пока он жив, он не сдастся! Он помнил наставления прадеда: судьба ведет идущего и тащит отстающего. Если ты делаешь шаги, хоть маленькие, хоть куда, если ты двигаешься, рано или поздно судьба протянет тебе руку. И обязательно расстелится под ноги дорога, и найдутся попутчики, которые поделятся с тобой лепешкой и разожгут огонь. Но тому, кто сидит и жалуется, не стоит рассчитывать на милости от судьбы, имя его исчезнет из памяти людской, и кости его растащат шакалы.
Рэн деду верил свято, и даже не сильно удивился, когда на горизонте замаячил парус.
***
- ЛОДКА!!! ЛОДКА!!!
Бертран сидел в 'люльке' и ничему не удивлялся.
Вот как так получается? Во время шторма он чуть не сдох, а сейчас отлично себя чувствует, и смотрит по сторонам, и его ни капельки не тошнит?
Наверное, после того, что он узнал, тошнота - это как-то уже и смешно. Нелепо даже. Когда такой лютый ужас рядом ходит... море - это ерунда! Оно мирное и спокойное, а когда налетит шторм, он пойдет вниз, в трюм, и тошнить его больше не будет.
И по вантам он лазить не боится, и матросы его хвалят. Не то, чтобы Бертрану это было так важно, но с некоторых пор ему было спокойнее в море.
Здесь ИХ нет.
А там, на суше, кто знает? Он ведь и не догадывался, ЧТО живет совсем рядом, и по улицам столицы они бегали, разве что родители их и правда не выпускали ночью, ну так это и понятно.
А оказалось...
Ох, как же это страшно! Как жутко и кошмарно!
Бертран завертел по сторонам головой, и острый мальчишеский взгляд выцепил что-то неправильное, далеко на самом горизонте...
Лодка!
Маленькое темное пятнышко, но Бертран видел, там лодка!
И не удивился, когда 'люльку' качнуло, корабль сменил курс. Морские законы он уже понял. Потерпевших кораблекрушение стараются не оставлять в беде. Ветер переменчив, завтра и ты можешь оказаться вот так, в море, и кто-то не пройдет мимо тебя. Так помоги сегодня! Не настраивай против себя Многоликого! И Бертран с интересом принялся вглядываться вдаль. Интересно