Этот короткий, отчаянный пинок перевернул меня в воздухе, как кувыркающуюся монету, и бросил вперед по пологой, стремительной траектории, прямо над головами ошеломленных, только начинающих падать телохранителей.
Я пролетел над ними, видя мельком их широко раскрытые от непонимания глаза, и врезался в каменный пол всего в паре шагов от принца, приземлившись с перекатом через плечо.
Времени не было ни на что — ни на оборону, ни на расчет, ни даже на осознание собственных действий. Сквозь оглушительный гул в ушах, через нарастающую, словно землетрясение, дрожь в камне под ногами, я чувствовал, как пульс короны превратился в сплошной, визгливый, пронзительный вой, готовый вот-вот сорваться в немыслимую, всепоглощающую кульминацию.
Воздух трещал, насыщенный энергией, готовой разорвать реальность. Принц был недосягаем, окруженный невидимым куполом барьера, но инстинкт кричал в моем мозгу: цель — не он!
«Юдифь», работающая на пределе, помогла заметить: барьер, эта непробиваемая сфера, расходился тончайшими, но невероятно плотными лучами от самой короны в руках принца. Она была его источником, его сердцем, его ядром. И щит, защищавший принца, не покрывал ее саму.
Уж не знаю почему, возможно потому, что из-за нашего появления принц ускорил ритуал и не провел все идеально, но между его пальцами и адским металлом оставалась щель. Лазейка. Единственная.
Я рванулся вперед, уже не думая о телохранителе за спиной, о пяти других, о падении, о боли, о сожженной жизни. Весь мир сузился до этой щели.
Мои пальцы сомкнулись на ледяном, пульсирующем, словно живое сердце, металле короны. Он обжигал холодом, который проникал глубже любого огня, и в то же время обещал такую мощь, от которой кружилась голова.
И в тот же миг, в ту же самую долю секунды, острая, разрывающая, абсолютно физическая боль вошла в спину чуть ниже лопатки — холодная, отполированная сталь телохранительского клинка, прошедшая сквозь барьер, плоть, мышцы и ребра с легкостью ножа, входящего в масло. Воздух с хриплым, пузырящимся звуком вырвался из моих пронзенных легких. Руки на мгновение ослабли.
Прямо передо мной принц, с искаженным дикой яростью и нарциссическим триумфом лицом, залитым багровым светом короны, выкрикнул хриплое, гортанное, нечеловеческое слово, от которого задрожала, затрещала сама материя пространства, искажаясь, как отражение в разбитом зеркале.
И все — боль, ярость, отчаяние, сам звук — исчезло в приливе кроваво-красного, слепящего света, который не видели глаза, но который ощущала, которым была пронизана каждая клетка моего существа, смывая сознание в бездонное, безмолвное небытие.
Глава 17
Сознание вернулось ко мне с оглушительным, навязчивым гулом в ушах, словно внутри черепа бил в набат гигантский колокол, и с ледяной, сковывающей тяжестью в груди, будто я провалился в ледяную воду и лишь сейчас, отчаянно выбиваясь из сил, вынырнул на глоток воздуха.
Прошло не больше минуты — адская, режущая боль от клинка, все еще торчавшего в спине, пульсировала свежим, не притупившимся жалом, с каждым ударом сердца напоминая о своей присутствии.
Но мир вокруг изменился до неузнаваемости, до полного отчуждения.
Грохот обрушения, низкий и всесокрушающий, все еще разносился вокруг, эхом отдаваясь в заполненных болью висках, но сама пещера… ее исполинского свода больше не существовало.
Над головой, там, где раньше был каменный потолок, простиралось бледное, предрассветное небо, окрашенное в первые розовые и лиловые полосы зари. Камни и грунт, продолжавшие сыпаться сверху огромными глыбами, не достигали нас — они касались невидимого, но ощутимого купола, того самого барьера, что теперь исходил от короны, сжимаемой и в моей руке, и рассыпались в мелкую, беззвучную пыль, оседая мертвым пеплом по краям нашего укрытия, образовав призрачный, серый вал.
Я все еще сжимал корону, ее металл, холодный и живой, отдавал странной, ритмичной пульсацией прямо в пальцы, в кости, в самое нутро. Принц стоял напротив.
Его лицо было бледным, почти прозрачным от нечеловеческого напряжения. Капли пота стекали по вискам, но в широко раскрытых глазах горела странная, нездоровая смесь чистого ужаса и ликования, торжества над хаосом.
«Юдифь» и мои золотые глаза, работая в унисон на пределе возможного, пронзили толщу завалов, сканируя пространство на сотни метров вокруг. Я видел — не глазами, а внутренним, магическим взором — тусклые, едва теплящиеся свечения маны моих людей.
Они были там, в стороне от эпицентра, под сотнями метров обрушенной породы, словно затухающие угольки. Большинство сигналов были живы, но слабы, едва различимы и совершенно неподвижны — заперты, похоронены заживо под этим каменным морем без малейшего шанса выбраться самостоятельно.
А те тысячи, что еще недавно лежали на полу пещеры, отдавая свою жизнь… исчезли бесследно, поглощенные камнем, хаосом и мгновенной, тотальной смертью. Тишина их аур, полная, абсолютная пустота, была красноречивее и ужаснее любого предсмертного крика.
Ярость, горячая и слепая, ударила в виски, затмивая на мгновение даже пронзающую боль в спине. Все эти люди… они были всего лишь разменной монетой в его больной, эгоистичной игре.
Мои пальцы с новой силой впились в холодный, пульсирующий металл короны, а кулак другой руки, выброшенный вперед яростью и отчаянием, рванулся вперед и врезался принцу прямо в переносицу.
Удар был твердым, костяшки хрустнули о кость, отдавая тупой, знакомой болью по суставам. Я инстинктивно, уже по отработанной до автоматизма схеме, попытался влить ману в татуировки «Радагара» и «Прилара», чтобы ударить посильнее — и наткнулся на глухую, абсолютную, безвоздушную пустоту.
Внутри, там, где всегда шумела энергия, царила мертвая тишина, будто мана-сеть, так тщательно созданная Маской, просто испарилась, отключилась на самом фундаментальном уровне.
Принц ахнул, больше от неожиданности, чем от боли, и отшатнулся, по лицу его размазалась кровь из носа, а в глазах мелькнуло то же самое, животное недоумение. Он отмахнулся, его собственная ответная пытка была такой же грубой, бессистемной и примитивной.
Ни щитов, ни клинков, ни всплесков сконцентрированной энергии. Только кулак, одетый в тонкую кожу перчатки, встретивший мое предплечье с глухим, костяным стуком.
И тогда, в этой абсурдной точке взаимного отчаяния, до меня дошло. Это не я не мог использовать артефакты. Это она, эта проклятая корона в наших общих, сцепившихся на ней руках, создавала вокруг нас тесное, невидимое поле абсолютного подавления, зону анти-магии.
Она была центром, источником этого безмолвия, а мы — двумя точками, намертво привязанными к ней и лишенными всего, что делало нас Артефакторами, что делало нас больше, чем просто людьми.
— Отдай! — прохрипел он, дергая корону на себя, его пальцы вцепились в нее с той же мертвой хваткой, что и мои.
— Сам отдай, принцесса, — бросил я в ответ,