Он что-то рявкнул, выкрикнув на своем проклятом, древнем языке очередную фразу, и мир вокруг нас кувыркнулся. Нас швырнуло в сторону с такой чудовищной силой, что загудело в ушах и потемнело в глазах, потом резко, без перехода, дернуло вертикально вверх, будто мы были марионетками на нитке, которую дергает сумасшедший кукловод.
Я лишь сильнее, до крови, впился пальцами в холодный металл, чувствуя, как суставы пальцев хрустят и готовы выскочить из своих пазов под этой чудовищной нагрузкой.
Потом, без предупреждения, по моему телу пробежали синхронные, неконтролируемые судороги. Резкая, жгучая, как удар тока, волна ударила прямо от короны, пронзая нас насквозь, заставляя зубы стучать, а мышцы живота и конечностей неконтролируемо дёргаться в болезненном спазме.
Боль была адской, пронизывающей каждое нервное окончание, но снова абсолютно симметричной — его тело тоже выгибалось в той же самой, зеркальной агонии, его лицо перекашивалось от мучения. Корона не делала различий между хозяином и захватчиком.
От следующего его приказа металл в наших сплетенных руках вдруг раскалился докрасна, будто его поднесли к горну кузницы. Резкий, тошнотворный запах горелой плоти ударил в нос — и его, и моей одновременно. Я застонал сквозь стиснутые зубы, он вскрикнул, высоко и по-детски.
А через мгновение корона стала ледяной, будто выкованной из самого абсолютного нуля, выжигая обжигающим холодом уже обожженные, покрытые волдырями ладони, заставляя кости ныть от пронизывающего мороза.
Но сквозь эту череду пыток, сквозь боль и унижение, до меня дошла простая, железная, как закон физики, истина. Он не мог приказать короне ударить только меня. Каждая атака, каждый садистский приказ — они били по нам обоим в равной степени, с одинаковой, безразличной жестокостью.
Он пытался сломать мою волю, но для этого ему приходилось ломать и свою собственную плоть, и свой дух. Его воля, его отчаяние сталкивались с моим упрямством в этом симметричном аду, и с каждой новой, изощренной пыткой моя решимость лишь крепла, закаляясь в этом общем огне.
Он не выиграет эту войну на истощение. Даже несмотря на то, что в моей спине болтался меч. Просто потому, что моя воля была куда сильнее его одержимости.
Спустя еще минут пять разнообразных пыток принц остановился. Он тяжело, порывисто дышал, его лицо покрыла мертвенная испарина. Но в глазах, налитых кровью, теперь начала виднеться не только злоба, а лихорадочная, почти истеричная торопливость, будто он опаздывал на последний поезд, который вот-вот тронется с единственной платформы спасения.
— Хорошо! — выдохнул он с надрывом, и его голос, срываясь, перешел в визгливую, почти истеричную ноту. — Хорошо! Раз ты так цепляешься за свою жалкую, ничтожную жизнь, как последняя дворняга, то станешь свидетелем! Увидишь своими глазами, как рухнет все, что ты так тщетно пытался защитить! Весь маркизат, которому ты присягал на верность, а за ним и вся Роделионская империя!
Похоже, он принял меня за одного из людей Маэрьялы. Впрочем, это уже было не важно.
Он рявкнул очередную гортанную команду, и корона в наших руках снова вздрогнула, но на этот раз не пыталась нас трясти, жечь или замораживать.
Вместо этого она, словно живой метеор, рванула вперед, прочь от разрушенной пещеры, с такой чудовищной, выворачивающей душу скоростью, что воздух засвистел в ушах оглушительным воем, а силуэты джунглей и холмов внизу превратились в сплошное, мелькающее зеленое и коричневое месиво, лишенное всяких деталей.
Мы неслись, рассекая небо, прямо к сияющей вдали линии мачтовых генераторов, к границе, за которой лежали уже владения маркизы Маэрьялы.
Холодная, как лезвие, ясность накрыла меня, смывая последние остатки ярости и боли. Этот артефакт уровня Легенды, этот сгусток ненависти и мощи, против армии маркизата? Это будет даже не бойня, это будет тотальное, безразличное уничтожение, стирание с карты.
Несколько Эпосов, гордость и опора любого малого государства, против такой первородной мощи — просто пыль на ветру, мимолетная помеха. А за армией, за солдатами, последуют города, поселки, фермы, миллионы людей, которые просто жили там, куда их переселили по приказу маркизы. Безумный принц сметет их всех.
И даже если на секунду забыть о человеколюбии. Была ведь еще моя миссия.
Защита форта? Смехотворно. После того, что он сделает, даже если он не тронет сам форт, миссию обязательно отзовут. И это будет провал. Полный, абсолютный, оглушительный провал.
Никаких наград, никакого признания, и, что главное, никакого золота для Маски. А без золота, без постоянной подпитки… мысленно я ощутил ту самую тонкую, истончившуюся нить. Две недели. Всего две недели до того, как Маска Золотого Демона начнет высасывать из меня уже не просто жизненную энергию, а саму силу.
Мысли метались в черепе, как пойманные в ловушку птицы, натыкаясь на глухие стены логики и реальности. Татуировки заблокированы, мана заблокирована, тело заблокировано. Никаких вариантов. Никакого хитроумного плана, никакой лазейки.
Только один, отчаянный, самоубийственный шаг, последняя, слепая ставка. Но иного выхода, единого шанса остановить это безумие иначе, просто не оставалось. Это был конец, либо так, либо никак.
Я мысленно коснулся того невидимого, созданного мной же барьера — тонкой, но прочной психической плотины, что все это время удерживала Маску от инстинктивной, животной попытки поглотить артефакт такой немыслимой, чудовищной мощи — барьера, установленного из чистого, животного страха быть разорванным в клочья, стертым в атомную пыль.
И одним яростным, внутренним движением воли — скомкал его, разорвал, уничтожил свою же собственную защиту.
— Мое! — просипел я, обращаясь не к принцу, а к тому древнему, голодному симбиоту на своей груди, вкладывая в это слово всю свою волю, отчаяние и согласие на гибель.
Мир взорвался. Боль, белая, всепоглощающая, абсолютная, в тысячу раз превосходящая все, что я испытывал от пыток короны, пронзила не тело, а саму душу. Это было не просто физическое ощущение — это рушилась сама реальность, пространство и время рвались в клочья, как бумага.
А потом все вокруг померкло во второй раз за пятнадцать минут.
Глава 18
Я пришел в себя, паря в пустоте на какой-то непостижимой высоте. Но небо над головой было не голубым и не предрассветным — оно пылало густым, багрово-красным, неестественным светом, как запекшаяся кровь, без солнца, без облаков, лишь одно сплошное, зловещее зарево.
Такого же точно, тревожного и мертвенного цвета была и земля далеко подо мной, и гигантский, чужой город, раскинувшийся внизу, уходящий за горизонт. Архитектура была пугающе