Все, от мостовых до самых высоких крыш, было выдержано в том же тревожном, кровавом оттенке, будто вылитое из единого куска породы. И повсюду, на улицах, площадях, у порогов домов, на ступенях, лежали тела.
Сотни, тысячи, десятки тысяч мертвых людей в странных, незнакомых мне одеждах, устилавшие весь город безмолвным, багровым, жутким ковром, без признаков борьбы, будто они пали замертво все в один миг.
Масштаб увиденного сдавил горло ледяной, невидимой глыбой, выжимая из легких весь воздух. Этот город был не просто большим — он был чудовищно огромен, раскинувшись до самого горизонта, явно рассчитанный на многие миллионы душ.
И каждая из этих душ, судя по безмолвным, застывшим в последних позах силуэтам, устилавшим каждую улицу, каждую площадь, нашла свой внезапный и жуткий конец здесь, в этой багровой, беззвучной пустоте.
Тишина стояла абсолютная, гнетущая, физически давящая на барабанные перепонки, нарушаемая лишь воображаемым, призрачным эхом былой жизни — отголоском шагов, криков и смеха, которые уже никогда не прозвучат.
И тогда, сквозь онемение и ужас, я почувствовал это — странное, настойчивое, почти физическое тяготение. Моя собственная кровь, казалось, густела и приливала к коже на левой стороне груди, обращенной к центру города, где высился самый грандиозный и мрачный из всех дворцов.
Он был магнитом, бьющимся сердцем этого мертвого мира, и его низкая, мощная пульсация отзывалась во мне глухим давлением, словно невидимая рука сжимала грудную клетку. Другого направления, иного пути просто не существовало; любая мысль о движении в другую сторону тут же гасла, как свеча на ветру.
Радовало одно: в спине больше не было меча, и моя мана вернулась ко мне. Хотя на самом деле на фоне увиденного это было слабым утешением.
Я поплыл вперед над немыми, вымощенными багровым камнем улицами, над бесконечными, душераздирающими рядами тел, не в силах оторвать от них взгляд. Их позы говорили о мгновенной, безболезненной и оттого еще более жуткой смерти.
По мере моего приближения дворец поражал не только вычурностью и чуждостью своей архитектуры — с его витыми, словно измученными колоннами и острыми, режущими небо шпилями — но и своими чудовищными, непостижимыми размерами.
Дверные проемы были высотой с многоэтажный дом, ступени — пологими и высокими, как речные утесы. Он был построен для существ, чей рост исчислялся не метрами, а сотнями метров, для исполинов, чьи шаги когда-то, должно быть, заставляли дрожать землю.
Мощные, покрытые сложной резьбой створки главных ворот, казавшиеся с расстояния сплошной стеной, бесшумно, без малейшего скрипа, поползли в стороны, словно ожидая моего прибытия, приглашая в глотку этого каменного левиафана.
Я влетел внутрь, проносясь по бесконечному, пустынному и гулкому коридору, устланному все теми же телами. Боковые ответвления, ведущие в темные бездны других залов и галерей, я игнорировал, следуя лишь неумолимому зову крови, который, как натянутая струна, вел меня строго вперед, к источнику.
И вот, наконец, он — тронный зал. Цилиндрическое, под стать всему дворцу, пространство, уходящее в багровую, теряющуюся в дымке высь, где в торжественном, давящем полумраке возвышался единственный объект — трон, высеченный из черного, поглощающего свет камня.
А на нем — она.
Женщина-исполин, чьи божественные, ужасающие размеры полностью соответствовали масштабам этого места. Ее черты, увиденные как будто сквозь толщу воды, были строги, прекрасны и безжизненны, как у мраморной статуи, а на голове, венчая безмолвный лик, покоилась та самая, узнаваемая до боли Корона.
Ее взгляд, холодный и безразличный, упал на меня, и под этим взглядом я ощутил себя ничтожнее пылинки. В нем не было ни злобы, ни ненависти — лишь абсолютное, вселенское презрение к букашке, посмевшей нарушить ее вечный покой.
Она не стала вставать с трона. Ее исполинская рука, способная сокрушить горы, лишь махнула с небрежной, убийственной грацией, с какой смахивают со стола крошку.
И мир взревел. Из кончиков ее пальцев вырвался сгусток кроваво-красной, почти черной от плотности маны, сконцентрированной до состояния физического тела, до сгустка чистой ненависти.
Он не просто летел — он пожирал пространство, оставляя за собой трещину из черной, беззвездной пустоты, и чудовищной мощи, заключенной в нем, с лихвой хватило бы, чтобы испарить с лица земли целый легион Преданий, не оставив и памяти о них.
Я замер, зная с ледяной ясностью, что любое движение, любая попытка защиты или уклонения абсолютно бесполезны. Это был конец. Финал. Моя попытка поглотить артефакт Легенды была изначально обречена на бесславный провал.
Но вместо обещанного испепеляющего жара и небытия меня окружило холодное сияние. Сфера чистого, яркого золотого света, исходящая из самой глубины моего существа, сомкнулась вокруг меня в последнее мгновение, и чудовищный луч, коснувшись ее сияющей поверхности, не сжег, не пробил, а просто рассеялся в ничто, словно яростная волна о неприступный древний утес, не оставив и следа.
В наступившей тишине, в моем разуме, не в ушах, а прямо в сознании, прозвучал Голос. Я уже его слышал, когда-то давно, в Баовальде, когда создал свой первый артефакт. Голос всех, кто носил Маску до меня, и чьи жизни и судьбы впитались в ее металл.
— Опрометчиво, — прозвучало в моей голове. — Ты потянулся к добыче, что тебе не по зубам. Ты не готов прикоснуться к такой мощи. Она сожжет твою душу. Но ты шел дальше и быстрее прочих. Твой путь… извилист и не лишен своеобразной изобретательности. Мы дадим тебе силу. Один раз. В долг. Авансом против твоего будущего. Но знай: после этого почти все дары будут запечатаны на неопределенный срок.
Перед моим лицом в воздухе материализовалась Маска Золотого Демона. Не гигантская, как когда-то в руинах, и не просто золотой узор на груди, а ее физическая, плотская форма, идеально подходящая мне по размеру. Она парила в воздухе, безмолвное предложение и приговор, ее черты были одновременно уродливы и прекрасны.
Выбора, по сути, не было. Отказаться — значит умереть здесь и сейчас, в этом призрачном мире, обрекая на гибель миллионы в мире реальном и теряя последний, отчаянный шанс продлить свою утекающую, как песок, жизнь.
Я протянул руку и взял Маску. Ее металл был на удивление теплым, почти живым на ощупь. Затем, не отводя взгляда от безмолвной, исполинской королевы на троне, чье присутствие давило на реальность, я примерил ее на лицо.
Металл Маски прильнул к коже не как холодная броня, а как вторая, живая и пульсирующая