Я только ноги успеваю сомкнуть. Смотрю на него, не понимая, как можно, не раздеваясь, а одеваясь, выглядеть до такой степени залипательно?
Это противозаконно! Вот что я вам скажу!
Сава голодно щурится на меня, делает шаг к кровати, затем тормозит.
— Все. Я сваливаю, а то так и не уйду отсюда. Останусь крепостным у твоего деда.
Я сажусь на кровати, подтягиваю к себе простынь.
— Ты быстрей давай, Птичка. Напишешь все и вали. Иначе ты меня знаешь.
— Да-да…
Я тянусь к нему, чтоб поцеловал, Сава тоже дергается ко мне, но тут же снова тормозит, ругается грязно и в одно движение выскальзывает на улицу.
Вскакиваю, подбегаю к окну, чтоб отследить его путь, но вижу белый отблеск футболки уже внизу!
Как он так быстро?
В самом деле, кошак… Мартовский.
Наблюдаю, как мой парень быстро пересекает двор. Как останавливается внезапно, наклоняется и гладит притаившегося в темноте Крошку.
И исчезает в мраке леса.
А я, выдохнув, одеваюсь, подхватываю собранную с вечера сумку, потому что не один только дедушка легко считывает намерения Савы, и иду вниз.
Не скрываясь.
Смысла нет.
Деда нахожу в дальней комнате, в компании лампы и книги. Телевизор он не уважает, а вот читать любит.
Увидев меня на пороге, дедушка откладывает книгу и снимает очки.
— А я все думал, зайдешь или нет… — говорит он тихо.
Я делаю шаг, второй и, бросив сумку, останавливаюсь перед его креслом.
Наклоняюсь и усаживаюсь, как в детстве, к нему на колени.
Дедушка притворно натужно кряхтит, но обнимает меня крепко.
— Здоровенная стала… — ворчит он, — самостоятельная…
— Дед… — вздыхаю я, — он хороший…
— Это не факт.
— Факт. Он — самый лучший.
— Вот тоже не факт.
— Факт. Я его правда люблю.
— И это…
— Факт.
— Ох, Олька… — дедушка укладывает меня себе на плечо, гладит по голове, кресло чуть-чуть раскачивается. Мы с ним раньше часто так сидели, вдвоем. И он рассказывал мне сказки. Страшные, волшебные, про прекрасных принцесс и драконов, про добрых дровосеков и волшебниц, про оборотней и хозяев леса… Мне хочется плакать, потому что именно сейчас, именно в этот момент я отчетливо понимаю, что детство мое кончилось. Не будет больше ничего этого. Странно так… И внезапно.
— Хочешь… — мое раздерганное состояние заставляет говорить импульсивно, — хочешь, я не поеду? Правда. Дедушка… Я тебя не оставлю. Хочешь?
— Ну уж нет… Коза. Ты думаешь, твой щенок тебя тут оставит? Так и будет таскаться, кошак драный, по ночам. А у меня нервы не железные…
— Прости, прости, дедушка…
— Да чего “прости”? Думаешь, я сам безгрешным был? Тоже самым умным себя считал. Аню я от жениха свел. И не посмотрел ни на кого. За ней-то потом и жених ее приезжал, и братья его, и еще много кто… — дедушка тепло усмехается, — а я дурной был, дикий… Как не положил их всех тут, под сосенками, да не заехал на новый срок, до сих пор не знаю. Аня спасла. Так что понимаю я тебя. И его, дурака наглого, понимаю. Не удержать вас. У тебя характер… Мой. Мой характер. А он — весь в папашу. Такой же глаз бешеный. Так что поперек вам нельзя идти. Он мне все еще не нравится, Олька, так и знай. И, если чего… Просто позвони. Больше ничего не надо от тебя будет. Сам все решу. Хоть что-то будет не так… Ты у меня умная девочка, я тебя правильно воспитал. Поймешь, если что не так будет… Позвони. Не молчи. Помни, у тебя есть дед.
— А у деда — ружье… — улыбаюсь я, чувствуя, как тепло на душе от этих слов. Нет, я и так все это знаю, не сомневаюсь, но когда говорят, то… Это просто обволакивает, словно плотное одеяло, через которое ни один кошмар не проникнет.
— Ну зачем ружье? — удивляется дедушка, — СВД вполне целая. И я не так давно к ней приблуду интересную прикупил… Ни один заморский хрен не сравнится, поверь.
— Ох, все. Не хочу про это знать.
Я сажусь ровнее, вытираю слезы, все-таки набежавшие на глаза.
Целую дедушку в колючие щеки.
— Я позвоню. И напишу.
— Обязательно. Этому своему… Не говори, что я отпустил.
— Почему? — удивляюсь я.
— Пусть понервничает. А то все легко ему, щенку.
Я присматриваюсь к дедушке, пытаясь понять, шутит он или нет, а затем, усмехнувшись, киваю.
Дедушка не в курсе, естественно, как поступил со мной Сава, как поиграл, как нервы помотал, иначе бы этого разговора не было бы, да и самого Савы в крае тоже уже не было бы.
Но я-то все помню. Пусть и простила. И даже поняла.
Но…
Почему бы чуть-чуть не поиграть?
Не все же ему, гаду такому залипательному, развлекаться?
— Ох, чую, повеселишься ты, засранка мелкая… — дедушка меня всегда читает влегкую, и тут тоже сходу просекает, что я что-то задумала.
— Да я ничего такого…
— Ага… Мой характер… Так ему, зверенышу Симонова, и надо…
55. Медовое путешествие
— Птичка, если ты еще раз так сделаешь, то все кончится быстро… — сонный голос Савы заставляет меня отвлечься от офигенного эксперимента: исследовательского.
Ну а как по-другому назвать изучение визуальное, осязательное, обонятельное, вкусовое одной очень даже достойной части тела моего жениха?
И наблюдение за тем, как эта и без того достойная часть становится все достойней и достойней…
Главное, применить правильные методы исследования.
Особую пикантность происходящему придает то, что сам объект спит. Весь. Кроме этой самой достойной его части.
А вот теперь уже и не спит…
Я была неосторожна!
Увлеклась излишне.
Но как тут не увлечься, когда он такой… такой…
Спит, раскинувшись на кровати, узкой для него полуторки. Улыбается во сне, довольный жизнью, собой, мной, нашим приключением.
А я все не могу успокоиться, не могу прийти в себя от понимания, что все закончилось. Что он — мой. Полностью. Окончательно.
И всю ту бездну эмоций, страшных эмоций: отчаяния, гнева, боли какой-то бесконечной от предательства, от того, что со мной, с моими чувствами поиграли, что моя первая любовь оказалась такой вот, обманом сплошным… Всю эту жуть можно теперь забыть.
Или вспоминать исключительно, как кошмар. Короткий, леденящий. Но уже далекий.
Мы с Савой больше не повторим этих ошибок.
Больше не будет такого!
У меня последние два дня чувство невероятной, совершенно космической эйфории. Вот прямо как началось с той минуты, когда выбежала из дома, сопровождаемая Жучком и вездесущим Крошкой, легко скользнула