– Губы – спокойнее, – попросила Злата у визажиста, и та поняла с полуслова. Ольга, глянув на меня в зеркало, едва уловимо улыбнулась: шутки кончились, началась работа. Милена сверилась с часами – впервые за весь вечер не на моих, на своих – и тихо выдохнула: успеваем.
Флаконы закрылись, кисти уехали в чехлы. Визажисты и парикмахеры, как и пришли, – быстро и ненавязчиво – исчезли за дверью, оставив после себя только ровный свет и запах чистоты, в котором еле слышно прятались цитрус, специи и пудровая теплотa.
Они встали рядом – не строем, нет, – как в витрине, где каждая вещь на своём месте и не кричит на соседку. Я ничего не сказал. И не нужно было. Три женщины, три разных темперамента – и один общий взгляд на меня: «готовы?»
Я кивнул. На секунду позволил себе запомнить их такими – ещё до лестниц, журналистов и музыки. Таким моментам редко дают пожить дольше шага к двери.
– Пойдём, – сказал я уже обычным голосом. И это был не приказ, а самое простое приглашение на вечер, в котором, кажется, нам действительно будет что вспомнить.
Глава 20
– Спать – это, конечно, хорошо… – пробормотал я себе под нос. Курьер у двери дёрнул ухом, и я понял: завтра весь дворец будет шептаться, что дочь Императора сама объявила, где проведёт ночь.
Слова прозвучали тише шёпота, но этого хватило. Курьер у двери, прижавший к боку очередную коробку, дёрнул ухом, как лошадь на выстрел. Вот и всё – завтра весь дворец будет шептаться, что дочь Императора сама объявила, где проведёт ночь. Хуже слухов только молчание.
Милена напряглась, будто вытянули клинок:
– Я её убью.
Ольга посмотрела поверх очков-заколки – спокойно, но не менее жёстко:
– Вместе.
Я поднял ладонь, обрезая спор, пока он не перешёл в действие:
– Стоп. Кто с кем и где – решим после бала. И да, – я задержал взгляд на обеих, – я всё вспомнил. За те ночи нас будет ожидать разговор.
Ольга отвела глаза, Милена прикусила губу, Злата вспыхнула мгновенно, краснея от ключиц до ушей. Она-то понимала, что речь не про неё – но именно поэтому ощущала себя третьей лишней. Или первой лишней? Впрочем, для меня это лишь стало поводом двинуться дальше.
Я шагнул к двери:
– Курьеры. Всё от князя Оболенского и от остальных из Тринадцати уже занесли?
– Да, барон, – отозвался старший, кивнув.
– Отлично. Все прочие дары оставляете у двери. Внутрь больше никто не заходит. Передавайте так всем.
Дверь захлопнулась. Я вернулся к своим и оглядел троицу.
– Роли распределим сразу. Злата, – я посмотрел на неё прямо, – ты знаешь фамилии, гербы, тонкости. Это твоя зона. Нам нельзя облажаться и выйти в платье, которое вызовет ненужный скандал. Так что ты отбираешь то, что можно носить. Всё лишнее – без разговоров в сторону. Раз уж ты решила сегодня объявить всему дворцу, где проведёшь ночь, то хотя бы помоги мне в этом.
Девушки втроём занялись коробками: платья, украшения и обувь быстро разложили и отобрали нужное. Работа шла в темпе, без моих подсказок – каждая знала, что делает.
Когда началась примерка, привычное деловое спокойствие сменилось соперничеством. Каждая из них старалась выглядеть так, чтобы именно на неё падал мой взгляд.
Злата держалась дольше всех, но в итоге решилась на шаг: сменила простое бельё на более смелое. Не потому что хотела кого-то соблазнить, а потому что никогда не терпела поражений. Упрямство не позволило ей остаться в стороне.
Ольга и Милена приняли вызов. Их соперничество стало очевидным, но всё это оставалось игрой характеров, а не чувств. Я не вмешивался: мне переодеваться не требовалось – костюм с приёма у Императора был достаточно хорош и для бала.
Игра оказалась на грани. В ней было больше жестов и намёков, чем необходимости. Время тянулось, но я не спешил прерывать – картинка стоила того. Даже Злата, сначала державшаяся в стороне, не выдержала и включилась: упрямо, словно доказывая самой себе, что не уступит ни в чём.
Эта импровизация заняла больше, чем я рассчитывал, но в ней не было пошлости – только соперничество, обернувшееся для меня зрелищем. Я оставался сторонним наблюдателем: самому переодеваться не требовалось, костюм с приёма у Императора подходил и для бала.
Я не вмешивался. Для меня это был спор характеров, не тел. Соперничество, в котором каждая показывала свою суть: сила, опыт или упрямство. Ради такого действительно можно было опоздать. Но в какой-то момент я машинально взглянул на часы, и этого хватило, чтобы они сами сбавили темп.
Дальше всё пошло по делу. Визажисты и парикмахеры быстро сделали свою работу: причёски, макияж, лёгкие штрихи, запахи. Когда мастера ушли, передо мной стояли три разные женщины – сила, разум и упрямство. Они смотрели на меня так, будто хотели услышать один ответ: «Готовы?» Я лишь кивнул. Вечер обещал быть долгим. Я кивнул. Мы вышли из комнаты, готовые к балу.
Мы вышли из комнаты без лишних слов. Я – в том же костюме, в котором стоял перед Императором: уверенный, без попытки «переизобрести» себя за сорок минут. Девушкам было что менять; мне – нет. У двери нас уже ждал слуга, поклонился и предложил идти за ним. Я только кивнул. Внутри было необычно тихо – не неловко, именно тихо: каждая из них сдержала на губах то, что звучало минутами ранее в жестах и взглядах.
Милена шла слева, и красный на ней работал честно. Платье тянулось ровной, струящейся линией, без излишних переломов, будто его кроили по памяти о её походке. Золотая вышивка ложилась тонкими ветвями – по плечам, чуть ниже ключиц, по линии талии – и не «кричала», а подчеркивала, где у неё сила, а где слабость, которую никто не увидит. Разрез на бедре – именно столько, сколько можно назвать «аристократической смелостью»; не вызов, а намёк: да, вспыхну, если надо.
Украшения она выбрала так же сухо, как и ведёт клинок: тонкое колье-нить, серьги без лишних подвесок и круглый браслет на запястье, который не мешает руке. Каблук – тонкий и длинный. Волосы собраны в высокий хвост, упрямая прядь укрощена шпилькой. Запах – пряный, сухой, с тёплой кожей в шлейфе. Когда она повернула