И всё равно — с чего бы беременность невестки была невыносимой новостью?
Потом Брент додумался:
— Ты хочешь детей?
— Я?..
Смешно, но они до сих пор не говорили про детей.
— Ты сама. Уже хочешь детей? И поэтому тебе сложно, что Альмина…
— Я?!
Брент осёкся, а Ольша запрокинула голову и расхохоталась. И пока он растерянно пытался собрать какую-нибудь внятную гипотезу, затараторила.
— Где я — и где дети! Брент, мне двадцать пять, про меня весь город знает, что я потаскуха, мама вон пытается меня познакомить с «кем-нибудь приличным», и этот приличный — ему почти сорок, и он так затюкал бывшую жену претензиями к недостаточно начищенным вилкам, что она предпочла с ним развестись. Да даже если найдётся нормальный кто-нибудь, какие дети… знаешь, как девчонкам в детстве говорят не сидеть на холодном? А про тангские пытки что-нибудь знаешь? Я не то чтобы разбираюсь, но на выработке — там только один метод был, выгоняют в снег и поливают из шланга, и так часами, меня так один раз — крыша поехала, мне казалось, это Лек хулиганит, я там так смеялась, Брент, в цирке так не смеются! А потом…
Взгляд у неё затуманился, а потом Ольша встряхнулась, улыбнулась неловко. Облизнула губы. И сказала тоскливо и тихо:
— Я так хотела домой… ты помнишь? Я хотела в логово, забиться в нору и выть. И вот я дома, только это… только это не логово. Нет, ты не думай, они ничего плохого мне не сделали и не сказали, меня хорошо приняли, я очень благодарна, но… я лишняя здесь, понимаешь? Я кривая, неправильная, я никак не могу сделать вид, что нормальная. Я не могу здесь больше. Лучше уж в Янс, чем вот так…
Он прижал её к себе крепче. Поцеловал в затылок.
— Не надо в Янс. Поехали отсюда.
Глава 17
Есть большая разница между тем, чтобы регулярно бывать у мужчины в гостях, и тем, чтобы с ним жить. Пока ты гостья, ты заворачиваешься в огромную чужую рубашку и крадёшься на цыпочках от кровати на кухню, где долго ищешь в тёмных шкафах стакан для воды. А жить…
К счастью, думать об этом Ольша не успевала. По пути к дому она плавала в смешливой сюрреалистичной тревоге — не может же это всё быть на самом деле! Что скажет мама, и у неё ведь сердце! А уж что добавит папа!
Но никто ничего не сказал. Ольша закинула вещи в мешок, усмехнувшись тому, что за целую зиму в Садовом её сумка не слишком потяжелела. А потом объявила о переезде, и, пока никто не успел сформулировать свои соображения, вышла вон и хлопнула калиткой.
Нет, они не были плохими людьми. Их не в чем было обвинить, и глухая болезненная обида внутри тоже была зря. Они старались, как умели, мама проглотила десятки нотаций, Альмина научилась обходить Ольшу по широкой дуге, Квент безобидно подтрунивал, что рыбонька нашла себе очень удачное водное место, а папа предлагал дать денег. Они не сделали ничего плохого, хотя Ольша доставила им порядочно неудобств. Но и семьёй они не были тоже. Так просто нельзя было больше.
Я психованная, с облегчением объяснила себе Ольша. У меня поехала крыша, вот и всё. Поехала ещё тогда, на войне, и так и не вернулась на место.
Брент молча забрал у неё мешок и довёл до дилижансной станции. Голова была лёгкая-лёгкая, лёгкая и пустая, и если бы Брент не держал её за руку, Ольша, наверное, взлетела бы и смешалась с облаками, или рассыпалась на тысячу кусочков, как тронутый ветром одуванчик. Трёхчасовая тряска склеилась в памяти в один серый кадр, а потом была конка, и пахнущий будущей весной бульвар, и перед домом стояла модная паровая автомашина, вся блестящая хромом, и лестница парадной сворачивалась широкой спиралью, и всё это было не по-настоящему, не на самом деле, потому что на самом деле такого никак не могло быть.
Брент гремел ключами, Ольша мялась в холле, пытаясь понять, где находится. И как-то совсем не ожидала, что хлопнет дверь общего балкона, и незнакомый голос протянет:
— О!.. Я ещё подумала, чего-то ты раненько!
Женщине было под сорок, на ней было стильное геометричное платье и каблуки. В одной руке она держала мундштук, в другой — чайник; внутрь она небрежно стряхивала пепел.
— Зози, — важно представилась женщина и протянула руку. Ольша неловко сжала её пальцы. Почему-то их страшно было тронуть, как будто Ольша могла нечаянно испачкать незнакомку. — А вы, наверное, Ольша?
Ольша удивлённо моргнула. Брент выразительно стукнулся головой об дверь. Раньше они никогда никого вот так не встречали; гулкий дом был как будто только для них двоих.
— Д-да?..
— Лачкий, шифоньер ты с антресолями! Всё-таки небезнадёжен!
— Зози, тебя ждут там внизу.
— Я знаю, — надменно сказала она и затянулась. — Чего смотришь так? Не курить в парадной? Да я чуток, я уже можно сказать живу на балконе! Ладно-ладно…
Так она и стояла, прислонившись к дверям на общий балкон, пока Брент не впустил Ольшу в квартиру.
— Соседка, — ворчливо пояснил он, — мы с ней делим лестничную клетку.
— Откуда она меня знает?
Если бы Ольша не видела сама, она бы ни за что не поверила. Потому что Брент вдруг отчётливо, даже в полумраке прихожей заметно, покраснел.
— Ну, я, э, может, э-э, упоминал пару раз.
Это было очень смешно, а ещё наполняло шальной, нелепой надеждой. Может быть, она и правда что-нибудь для него значит? Не стал бы он, действительно, «пару раз упоминать» в разговоре случайную девицу, с которой иногда делит постель!
Брент объяснял что-то про замки, а Ольша осела на табурет и взялась расшнуровывать ботинки.
У него была хорошая, хоть и немного запущенная и тусклая, квартира, слишком большая для одного. За крошечной прихожей — Брент занимал её собой целиком, так, что нельзя было не касаться его, — большая комната, то ли гостиная, то ли столовая. В ней тяжёлый плюшевый диван, заваленный бумагами стол, по своей задумке, кажется, обеденный, и угол с прикрученными к стене перекладинами и табуретом с гантелями. Там же стоял здоровенный таз,