— Вот это я и имел в виду, — вздохнул Брент. — Таль, это Ольша, она работает на меня по контракту, мы через несколько дней двинем дальше в Град. Постарайся до этого времени не довести её до смертоубийства!
Таль в ответ рассмеялся, а потом лукаво подмигнул Ольше. Смеялся он хорошо, звонко, легко; правда, глаза у него при этом даже не улыбались. И дурачился он тоже как-то без души, хотя и очень старался:
— Милая барышня не разобьёт мне сердце холодностью!
— Милая барышня разобьёт тебе нос при желании. Ты пустишь нас или нет?
Таль скорбно вздохнул и посторонился. С костылём он управлялся довольно ловко.
— Добро пожаловать, — уныло тянул Таль, притворно вздыхая, — чувствуйте себя как дома, хлеб-соль, ни в чём себе не отказывайте… только это, братец, гостевая-то у нас одна теперь.
Ольша сжалась, а Брент безразлично пожал плечами:
— Ну и ладно.
❖❖❖
Внутри дом был отделан светлыми досками. На первом этаже коридор с двумя дверями, в умывальную и смотровую, а дальше большая комната с печью, обеденным столом и плюшевой диванной группой. В углу спальня: Брент кратко пояснил, что раньше она была родительской, а теперь её уступили Талю, чтобы он не карабкался с костылём по лестнице. На мансарде большая кладовка, родительская комната, кабинет и гостевая.
— Это Налиды была, — улыбаясь, пояснил Брент.
Комната, несмотря на довольно свежий ремонт, ещё хранила в себе следы девчачьего прошлого: внутри ниши для одежды обои в розовый цветок, на стенах вышивки, с ламп свисали проволочные бабочки. Брент прошлёпал босыми ногами по паласу — разувались здесь на первом этаже, — влез на стул, толкнул окно в скошенной крыше.
— Если что, меня зови, оно тяжёлое.
— Да… хорошо. Брент, а… что мы в одной комнате… это нормально разве?
— Так мы же всю дорогу так?
Ольша скованно пожала плечами. Одно дело дорога, гостиницы и косые взгляды от случайных людей, которых ты больше никогда не увидишь, и совсем другое — дом родителей мужчины, которого ты любишь.
Что они подумают? А что здесь можно подумать, ситуация ведь совершенно очевидна: что они с Брентом просто попутно трахаются, вот и всё. И Ольша — очередная случайная девица, распустёха и давалка, спит с мужчиной безо всяких намерений…
Она обняла себя руками, а потом разозлилась. Ну да, они наверняка всё поймут именно так, потому что всё так и есть. Это она, дура, придумала себе какие-то знакомства и романтический флёр, а Брент ничего не имел в виду такого и всегда был с ней честен.
Ольша убеждала себя, что никогда ни на что не надеялась. Всё ведь ясно, не правда ли? Только глупое сердце сбивалось с ритма и кровило.
А Брент тем временем разглядывал комнату с мальчишеской улыбкой, и вот такой, расслабленный и счастливый, выглядел моложе обычного.
— У нас здесь всё просто, — повторил он. — Без церемоний! Ма ещё попробует тебя откормить, а Таль склеить, но это так, не принимай близко к сердцу. Не переживай, тебе здесь понравится!
Глава 4
— Ах ты засранец! Бессовестная ты скотина! Что вот стоило написать заранее, а, а? Я бы енчей хоть накрутила!
Голос у Аннебики Лачки был гренадёрский, да и сама она вся была всё равно что статуя великой воительницы прошлого. Аннебика была лишь на полголовы ниже своего сына, что делало её не просто дылдой, а кандидаткой на какой-нибудь местный рекорд роста. Внушительная, широкоплечая и мускулистая, белобрысая и плосколицая, как и положено тан-жаве, она так стиснула Брента в объятиях, что тот слегка крякнул.
Ещё Аннебика при встрече расплакалась навзрыд, шумно расцеловала Брента в обе щеки, долго трясла руки Ольши и всхлипывала, а потом много суетилась, собирая стол и сокрушаясь, что «в доме нет совсем ничего вкусненького».
По меркам Ольши, «вкусненького» в доме было хоть отбавляй: в многочисленных плошечках масляно блестели соленья, в печи томились овощи с рубленой птицей, а тонко раскатанное белое тесто Аннебика ловко резала ножницами на лапшу. Таль лениво строгал сыр тонкими-тонкими, почти прозрачными ломтиками. Что такое «енчи», Ольша не знала, но и без них стол не выглядел пустым.
На фоне громогласной Аннебики Ройтуш слегка терялся. Он был немного ниже супруги, сухощавый и тихий. Он брился наголо и выглядел всё время немного смущённым. Зато сразу было видно: добродушная широкая улыбка у Брента в отца, у них даже морщинки у глаз собирались одинаково.
— Подумать только!.. — кипела Аннебика. — И эта бестолочь — мой сын!.. А вы кушайте, девочка моя, кушайте, вот ещё грибочки…
— Ани, не смущай барышню.
— А не надо смущаться! Смущаться не надо, надо кушать!
Ольша разулыбалась и послушно подцепила вилкой грибочек.
Нельзя сказать, что Ольша как-то особенно представляла себе родителей Брента. Не было продуманного заранее образа, с которым она заходила бы в этот дом. И всё равно хотелось сказать: они были совсем не такие, как ей думалось.
Они просто были совсем не такие, как Ольша могла представить себе достойную семейную пару.
Всё за этим ужином было неправильно. Начать хотя бы с того, что Аннебика говорила примерно вдвое быстрее и вчетверо больше, чем её муж, — возмутительно и неприлично. В доме Ольши мама всегда сначала устанавливала тишину, в которой все бормотали положенные молитвы, а затем отец рассуждал о погоде и политике или задавал домочадцам какие-нибудь вопросы.
Ещё Аннебика, не заботясь о том, чтобы показать семью перед гостьей, вынула разномастные простые плошки, и только забавные бело-зелёные рисовые лепёшки с травами выложила на парадное фарфоровое блюдо. Нелепое сочетание: следовало уж либо принимать по-домашнему, если считать Ольшу кем-то своим, либо подавать порядочный прибор.
Ну и, конечно, никто и никогда в Садовом не стал бы, как Таль, лезть в общую миску с грибочками пальцами. Но и треснуть его полотенцем, как сделала пышущая яростью и жизнелюбием одновременно Аннебика, было в высшей степени странным решением!
Зато и сидеть за столом со снулым лицом здесь тоже было не принято. И, пока домашние беззаботно переругивались, Ольша сама не заметила, как обмякла на высоком стуле и разулыбалась.
Стулья, кстати, все были неудобные. В этом доме Ольша чувствовала себя коротышкой: стол доходил ей до груди, а на стуле она не доставала не то что до пола