Сторон всего и есть, что ровно две: та и эта. В тех местах, где читают правильные заговоры волхвы, та сторона становится бесплотна, неощутима, и если кто и сможет на неё попасть — то с большим старанием. А те люди, в которых много своей благодати, и в пустом бездорожье твёрдо стоят на земле.
Люди другой стороны не видят, только и знают, что с неё приходят духи и нечистые силы, что с неё дует смурной ветер, и что людям не нужно на ней бывать. Кое-где в деревнях даже верят, будто та сторона — примерно смерть, а то и того хуже.
«Все там будем», — говорят иногда люди и крутят за спиной отводящий знак.
А ведун, если услышит такое, добавит: все там были, и все там есть.
Сторон всего две, та и эта, эта и та, и для ведуна они мало чем отличаются друг от друга. Что там, что здесь стоят посёлки и города, живут люди, нудят волхвы, и даже нечисть везде одна и та же. И сам ты всегда живёшь сразу на той стороне и на этой.
В чём есть разница, так это в том, что на той стороне всё чудесное и настоящее. Ведуны говорят, что та сторона — будто этой стороны изнанка: в ней всё то же самое и вместе с тем другое. Там невидимое становится видимым, там пороки выглядят смоляными пятнами, там наветы и ложь становятся паутиной, а всякая сила светится. Там время течёт по-другому, там прошлое путается с будущим, дальнее становится близким, и все расстояния сжимаются и растягиваются, а дороги — скручиваются брошенной оземь девичьей лентой.
Ведуны и ведьмы, волхвы и нечисть, — все они умеют ходить с той стороны на эту, по велению места или по своему желанию, и за это им ничего дурного не делается, если только не запнутся и не запутаются. Ведуны провожают на ту сторону разгулявшуюся нечисть, ведьмы тянут по той стороне нитки и накрепко связывают друг с другом человечьи судьбы, а в скитах разводят волховской огонь, что горит только для дивних и диких, а для людей только пахнет едва слышно скошенной травой.
Но есть места, где граница совсем истончается, и тогда стороны легко перепутать даже простому человеку. Бывает, что уезжаешь из дому на ярмарку и не замечаешь сам, как на перекрёстке соскальзываешь на другую сторону. Едешь дальше, а на той стороне тоже ярмарка, только торгуют не горшками, а тканями. Покупаешь какую тряпку, да и отправляешься обратно, удивляясь, что в поле свёкла вместо капусты. И подумать о другой стороне страшно, поэтому отмахиваешься только, будто напутал что, или и вовсе — примерещилось. А потом видишь что-нибудь ужасное, да сердце бьётся в грудину пугливо и останавливается.
Но даже если получается у тебя так же легко скользнуть обратно, на свою сторону, ошибка твоя не останется безнаказанной. Сколько бы ни блуждал ты по той стороне, ты ею отмечен, ты ею отравлен, и никак нельзя знать, точно ли ты возвратился.
И иногда входишь в дом не с той ноги, а дома жена твоя покойная, только живая, беременная и всё такая же юная, как когда ты её взял, а рядом с ней — ты сам, молодой и безбородый.
Бывает такое редко, и если случилось, хороший ведун умеет всё исправить. Только люди не очень понимают в сторонах и от путаницы сходят с ума или бросаются самих себя убивать, так что и помогать иногда бывает некому.
Волхвы учат, как делать, чтобы между сторонами не заблудиться: читать верные молитвы, порог всегда одной и той же ногой перешагивать, а если вернулся раньше времени — первым делом ловить в зеркале или воде своё отражение, чтобы через него попасть, куда нужно, и никогда не увидеть своего двойника.
Люди так боятся той стороны, что делают всё это и всегда, когда можно, предпочитают остаться дома. А если и уезжают, то много молятся или терпят, пока ведун протягивает через ступню крапивную нить.
А ведьмы да ведуны живут между сторонами. Вся их жизнь проходит в пути, оттого и не знают они ничего, кроме дороги.
✾ ✾ ✾
После Лиха я осторожничаю. Не каждой ведьме везёт в первый же раз попасть на такую силу. Тут и взрослая ведьма, состоявшаяся, может уйти одноглазой; повезло, что мне было, чем откупиться. А если я начала с такого, страшно даже подумать, чем продолжу!..
Так что я долго ещё брожу по дорогам, ни с кем не заговаривая. Чигирь то ругает меня за это, то добреет и даже немножко сочувствует. Он рассказывает мне про силы, по утрам я машу под его наставничеством серебряной спицей, а вечерами учусь читать — и чтобы всякие буквы, и красивые квадратные, и хвостатые рукописные. Получается по-разному, но Чигирь как-то раз даже называет меня умницей.
Следующая ведьминская работа находит меня сама, когда я собираю травки в пролеске и мурлычу себе под нос песенку. «Работе» лет так шесть, не больше, у неё растрёпанные косички, разбитые коленки и нет передних зубов, и у работы «мамка плачет».
Мамка, правда, не столько плачет, сколько рожает, и угораздило её заняться этим прямо у дороги. Куда она на сносях собралась и зачем, одному Отцу Волхвов известно. В наших местах женщину с таким пузом ни за что бы из заимки не выпустили, и уж точно не одну с малолеткой.
— Чигирь, — мученически стону я, — я же не умею…
— Да что там уметь, — грач нахохливается. — Ты баба, а меня хорошо учили!
Женщина лежит ничком и низко стонет, вся одежда у неё в мокрых пятнах. Тут выясняется, что грача, может, и учили, но от одного взгляда под юбку ему здорово дурнеет. Я с родами никогда дела не имела — в заимке следили, чтобы я погаными руками никого не трогала, так что и младенцев я видела не раньше второй недели, — но здесь как-то соображаю: шепоток от боли, платок от солнца, бедняжке водички, а пернатого слабака — в небо, искать поселения по соседству.
Дорога здесь тихая, но нахоженная, и грач подтверждает: в обе стороны стоит по посёлку, не так и далеко. Женщина нас слышит плохо, с ней сейчас только силам и разговаривать, зато её дочка тычет пальцем: шли оттуда и вон туда, потому что там папа потерялся. На говорящего грача она смотрит с восхищением,