— Но это ты, — шепчет она, и слеза скатывается по щеке. — Ты причиняешь мне боль. Своими сомнениями, недоговорками, гиперопекой. Я просто не верю в это.
Я с силой выдыхаю.
— Я думал только об этом последние недели. О нашей разнице в возрасте, о детях, о том, что скажут твои друзья и семья. И о том... что подумаешь ты сама.
— О чем ты? Что я должна подумать?
— Сейчас разница в возрасте кажется незначительной. Но через несколько лет вряд ли.
— Это неправда. Никогда ею не было, — Изабель прикладывает ладонь к моей щеке, и теперь она не прохладная, а обжигающе горячая. — Либо ты себя не видишь, либо не доверяешь мне. С чего взял, что я когда-нибудь сочту тебя слишком старым? Или возненавижу тех прекрасных детей, которые сейчас спят в соседней комнате?
— Потому что я видел, как это происходит, — бормочу я.
Ее глаза расширяются.
— Что?
— Я видел это.
— С Викторией?
— Нет, с моей матерью. Она была всего на восемь лет младше отца, но... полна жизни. А потом жизнь в ней угасла, когда родились мы, когда отец пропадал в командировках неделями. Я не хочу, чтобы ты через это прошла. Ты заслуживаешь большего.
И я не переживу, если ты меня возненавидишь.
Рука Изабель соскальзывает с моей щеки, голос твердеет.
— Ты всегда берешь то, что хочешь. Я годами видела это, читала в газетах. «Контрон» при тебе стал мощнее, чем когда-либо. Ты не ищешь оправданий и не сдерживаешься. Так почему сейчас? Почему, когда дело касается меня?
Я закрываю глаза и говорю последнюю правду, что у меня осталась.
— Потому что я не могу быть причиной твоей боли. С работой, компанией... они не значат для меня то, что значишь ты.
Потому что я люблю тебя, думаю я. И это убивает.
Она долго смотрит на меня, а потом качает головой. Еще одна слеза скатывается по ее щеке.
— Нет, — говорит она. — Я не принимаю эту логику. Ты не можешь заявлять, что отдаляешься, чтобы не причинить мне боль. Мы все страдаем в этой жизни. Это неизбежно. Но у нас есть выбор. Именно так я жила все эти годы. Я выбирала боль и усталость, чтобы испытать и радость тоже. И, возможно, готова на то же самое с тобой. Готова рискнуть и принять боль... но, похоже, ты не готов.
Я открываю рот, но не могу вымолвить ни слова. Не знаю, как заставить ее понять, как разрывает изнутри мысль о том, что ей придется оправдывать наш союз перед всеми.
Год за годом.
Но еще невыносимее представить, что она сделает это с кем-то другим. Родит чужого ребенка, уедет из города, подарит свою доброту и любовь кому-то еще.
— Ты просто ужасно боишься, — шепчет она, — снова пострадать. Потерять того, кого любишь, вести трудные разговоры, отвечать на вопросы детей о нас... и на косые взгляды тех, кто будет шептаться, что ты женился на няне. Думаю, проблема в тебе. А не попытка меня защитить.
— Изабель, — хрипло говорю я. — Эта работа, физиотерапия, машина с водителем... Я хотел...
— Работа? — ее голос звучит надломленно. — Что ты имеешь в виду?
— Часть меня хотела заботиться о тебе. Всегда, — я провожу рукой по затылку и раздраженно вздыхаю.
Это желание жило во мне дольше, чем готов признать. Ее грация, мягкие улыбки, добрые слова. Она всегда говорила со мной, как с человеком, а не просто как с братом Конни или случайным прохожим. И мои руки жаждали обнять ее тогда так же, как и сейчас.
Я просто изо всех сил старался подавить это.
— Но ты так и не решаешься, — говорит она. — Или решаешься, но в твоем понимании «заботиться» значит отпустить меня. Потому что именно это ты говоришь, да? Что разница в возрасте, гиперопека и... и... мнение окружающих... — она сглатывает, и хотя глаза блестят от слез, губы сжаты. — Я больше не останусь там, где не нужна, и не буду добиваться чьего-то одобрения. Если ты предпочитаешь не рисковать и оставаться в безопасном несчастье, что ж. Твой выбор, Алек.
Ты нужна, хочу сказать я. Так сильно, что не могу думать ни о чем другом.
Она проходит мимо, направляясь в свою комнату. Длинные волосы колышутся с каждым шагом.
— Изабель, — зову я.
Но она не оборачивается. Шаги ускоряются, а я остаюсь со сжатыми кулаками, сожалея о каждом сказанном слове.
Даже если все они были правдой.
37. Изабель
Я провожу День Благодарения с семьей.
Выходной, и так приятно окунуться в это тепло, смех, объятия и домашнюю еду. Мама корит меня за ошибку в испанском, а Себ толкает под столом ногой. Подмигивает. Я улыбаюсь в ответ. Обычно именно он получает замечания по поводу своего длинного языка.
Я решила остаться в родительском доме, после настольных игр и не меньшего количества десертов, лежа на спине на диване. Сестра спит без задних ног на надувном матрасе рядом, в месте, которое я когда-то называла домом.
Хотя и тогда бывала здесь нечасто.
Вечно вставать ни свет ни заря на пробежку или в студию. А поздно вечером, когда приходилось догонять учебные задания, я сидела на кухне, пока все спали. Меня сопровождали лишь далекие звуки сирен и смех с улицы.
Некоторые вещи не меняются.
Мне не стоило бы сейчас бодрствовать. Не стоило проверять телефон. Но я все равно это делаю.
Он не написал.
А я так надеялась. Что Алек тоже не спит, лежит в той кровати, к которой я уже так привыкла, в темной спальне. Смотрит в потолок.
Зажмуриваюсь, чтобы не заплакать. Не хочу. Не после всех этих слез о танцах, бедре, карьере. Не когда наконец появилась возможность снова танцевать, просто для удовольствия, в новой студии с двумя другими бывшими балеринами. Жизнь хороша. Просто прекрасна.
Но не могу забыть выражение лица Алека. Мучительное, изможденное, и таким я его еще не видела. Будто держит на плечах весь мир. Расслабься, хотелось крикнуть ему. Необязательно нести это в одиночку.
Пятнадцать лет.
Пят-над-цать. Произношу про себя, вспоминая, как эта цифра терзала его прошлой ночью. Да, разница больше, чем в любой паре в моей семье. Но тетя на семь лет старше дяди, и никто и бровью не повел, когда они сошлись.