Фома присоединился к Теме Дюкову; на сей раз капитан явился не в полицейской форме, а в пестрой футболке и джинсах. На правом запястье у него болтались массивные часы «Omega». Тема показал на балкон и шепнул: «Поля Поливанова? Сразу узнал. Подросла, а? Секси! Подкатываешь?» – «Я женат. Да и Света». – «Милана твоя ничего не узнает. Командировочный роман. Такой бывает?» – «Не знаю». – «Ну а Света… что Света? Она поймет. Ей-то уже никак». – «Это почему?» – «На небесах есть секс?» – «Почему нет?» – «Секс – это работа! Хард ворк! Ты потеешь, корчишься, терпишь. Разве в раю не должны кайфовать от безделия?» – «А если ангелы даруют тебе вечный стояк и никакой преждевременной эякуляции?» Артем задумался и сказал: «Если и вправду так, то пора бы начинать благие дела. Вдруг в аду ты вообще без хера варишься?» – «Начнешь с них, – Фома ткнул на часы, – заложишь в ломбард и вырученное отправишь в детский приют». – «Не, не, это ж подарок, – Артем накрыл часы ладонью, – с подарками так нельзя, это святое».
Объявили главный бой вечера – Дафур против Тиктака, и заждавшаяся публика взорвалась овациями; Дюков орал громче всех. Фома съежился, подступили кашель, мигрень и диарея.
Парень в форме «Челси» запрыгнул на стог сена, размахивал странным флагом. Позже Фома узнает, что красно-желтая юрта и черный ворон, восседающий на ее вершине, – герб Сомон-Ясака.
Появился Дафур. Он поправил трусы и размял ступни босых ног, излучая ледяное спокойствие. От напряжения живот Фомы окончательно расстроился и потребовал очищения. Фома сбежал в туалет.
На арену вышел Тиктак, затягивая зубами шнурки перчаток. Татуировки на его тренированном теле извивались, словно переливающиеся картинки.
В туалете шипело танцевальное радио, и ни один звук с ринга не проникал в кабинку. Фома потел, охал и кряхтел; ни за что на свете он не хотел бы покидать убежище и узнать результат боя. Он поставил кредитные деньги, полученные на ремонт. Милана уже звонила, но он не ответил.
Вчера они поссорились, да еще как!
Он собирался на выходные к жене, но на границе Костугая его остановили военные. Обыскали машину, пролистали документы и отправили восвояси, приказав через лес не соваться: там тоже оцеплено, могут стрелять на поражение. На выезде из города образовывалась пробка из несогласных. «У нас же не военное положение! – надрывались они. – Беспредел!» Им отвечали односложно и категорично, пресекая любые возражения. Фома спорить не стал, развернул машину и поехал на квартиру, которая нравилась ему хотя бы тем, что в ней он наконец-то был сам по себе.
Милана сил не берегла: ругалась рьяно, с выдумкой. Покрасить стены она сможет и без него, но воспитать сына – не выйдет! Фома объяснил, что они предохраняются, что дети – это вряд ли, если только от ее фитнес-тренера. Милана разбушевалась и угрожала задушить Фому подушкой во сне. Подушкой?! Она выбирала их месяца три, изучила состав наполнителя и все видео экспертов, она бы никогда ими не воспользовалась для убийства: пришлось бы выбросить. Милана обозвала его плешивым шакалом и бросила трубку.
А теперь и тех денег, что были на картах, нет. Фома сгреб все подчистую и вложился в аферу, которая могла приукрасить его жизнь; на эти деньги можно обновить жилье, построить небольшой домик, по крайней мере сделать взнос. Он верил в благосклонность судьбы.
Наконец он выбрался из кабинки, уступив рундук пьяному подростку. Пока мыл руки, крикнул будто бы в никуда: «Ну, кто там кого?» Ему ответили не сразу, только когда Фома завернул кран и вода перестала литься. В колонках играл джаз – сменили радиостанцию. «Лажа, а не бой. Тиктак лег во втором раунде», – донесся глухой голос. «Точно! Пацан, ты ничего не путаешь?!» – «Отвали, мужик, дай посрать!»
На подкашивающихся ногах, опираясь о стену, Фома прошел по коридору, распахнул дверь и грохнулся на задницу. Потрепанный Тиктак вытирал кровь. Победитель спрыгнул со стога сена и что-то шепнул укутанной в фиолетовый палантин девушке. Она поцеловала Дафура в щеку и растворилась в торжествующей толпе. Фому вырвало завтраком. Подоспевший Дюков помог другу подняться и вывел его на свежий воздух.
«Напугал, брат, – сказал Дюков, – что с тобой? Хворь канает?» – «Ну», – кивнул Фома. «Таблетки, может, какие надо?» – «Нормально все. Подышу – отпустит». – «Тут будешь? Я скоро, ты подожди. Я Тиктака найду, и пойдем». Дюков оставил Фому на скамейке напротив памятника Чернышевскому. Фома залпом осушил принесенную Темой банку пива и, скомкав, бросил в мыслителя. Попал в мазутную лужу, мигом засосавшую алюминий. Фома представил, что эта никогда не сохнущая лужа в ногах у Чернышевского убивает все живое: вляпавшихся собак, кошек и белок. А если какой-нибудь пенсионер, оступившись, неосторожно коснется пяткой неразборчивого мазута, то и его засосет.
– Замерз? – спросил Тиктак и присел на край скамьи.
– Задубел что-то.
– Плюс десять, бабье лето. А ты мерзнешь, – говорил Тиктак и потирал тыльной стороной ладони красный подбородок и залепленную пластырем скулу.
– Тим, я на твою победу четыре сотни поставил.
– Знаю, касса доложила, – отозвался Тик-так. – Лепрекона словил. Бывает.
– Кого?
– Манит блеск золотых монет. Кажется, что фартанет. И в башке тогда селится пронырливый лепрекон. Он трясет рыжей бородой и щекочет твои нервы. Возбуждает к необдуманным поступкам. Случается со многими. Однажды я засадил десять кусков на парнишку с одной рукой. Там кэф [8] был один к пятнадцати.
– Продул?
– Не, выиграл.
Они помолчали, отслушав бранный спор двух сестер, которые не могли решить, с кем завтра останется ребенок кучерявой блондинки – с ней или со второй, брюнеткой, чья прямая до отупения челка лет двадцать как вышла из моды.
– Дюкова видал? Он, вообще-то, за тобой пошел? – спросил Фома.
– В кассу он пошел, за баблом.
– Товарищ капитан себе не изменяет, – цокнул Фома и снова спросил: – Что делать-то теперь будем? Я в полной жопе.
– Утро вечера мудренее, как говорится, – ответил Тиктак и похлопал Фому по спине. Тот покашлял и вызвал такси.
9
Выйдя утром к машине, Фома замер и уставился на изувеченный «рено». Ветровое стекло превратилось в крошево, в спущенных шинах зияли варварские зигзаги от острого ножа. На капоте маркер оставил послание – «Трахаль кобелей». Фома обследовал увечья, словно изучал место преступления. Оценив ущерб, он выдвинулся к автобусной остановке.
Милана написала двадцать три сообщения, проклиная его в двенадцати и угрожая развестись в остальных. Фома проигнорировал все.
Выходные прошли в тишине. Ему больше никто не