Центр Костугая Фома миновал быстро: ни пробок, ни долгих светофоров. Главная улица забита сталинками и хрущевками, новых построек днем с огнем, зато на каждом шагу золотые купола. Народ бродит смурной, будто что-то потерял да позабыл, что именно. Редкая молодежь глохнет в наушниках, чтобы не слышать заунывный гул провинциального города. А люди постарше торопятся завести мусорный разговор – им что бытовой будничный шум, что побыть наедине с собой – невыносимо! Машины уныло и вхолостую сигналят, лишь бы напомнить самим о себе, проснуться.
Фома свернул на гравийку, под колесами зашуршало. Пес по новоиспеченной кличке Буран залаял громче, ему звук шуршащих шин не нравился. Острова Сермяжные, где когда-то пыхтел стекольный завод, соединялись с материком узким дырявым мостиком. Фома прокрался по нему над рекой Выкшей и скатился по пологой горке к забору. Вышел, выпустил пса и осмотрелся. На том берегу среди сосен по линии вычищенного берега он увидел нагромождение серых юрт и новых изб, собранных из бруса; в загонах паслись козы, на лужайке пощипывали жухлую траву коровы. Играла струнная мелодия, о чем-то громко спорили две бабы, но слов Фома не разобрал. Перестав глазеть, Фома позвонил в звонок на заборе, позвал хозяина фермы. Скрипнула калитка, и возник высоченный патлатый парень в плаще поверх белой майки и семейников. Физиономия у Аркаши была вытянутая, нос с горбинкой, заячья губа и мощный кадык. Аркаша запахнулся, и Фому обдало тошнотворным застарелым запахом пота. Аркаша поправил покосившиеся очки и протянул узкую с длинными пальцами ладонь. Фома пожал, но Аркаша не ответил, и у первого создалось чувство, что он лапает труп.
– Ты кто такой? – спросил Аркаша.
– Пса привез. У вас питомник, говорят.
– Говорят – петухов доят. – Он хихикнул. – А кур больше не становится.
– Чего?
– Тот, что ли? – Аркаша кивнул в сторону Бурана, который лаял на птиц, скользящих над рекой. – И сколько дашь за приют? Нисколько?! Хера се! – Аркаша почесал немытые волосы. – Лады, пусть остается. Ничё собачатина вроде.
– Его Буран зовут.
– Угу. Бывай, – и пробубнил: – Заводят, бляха, а потом не знают, как сплавить.
Аркаша загнал пса на территорию фермы и заперся. Фома поехал в гостиницу.
3
На территорию фабрики впустили сразу: пропуск Фома оформил загодя. А вот у приемной просидел часа полтора, дожидаясь, когда отсовещаются. Наконец собрание завершилось, и сухощавый дед в строгом костюме позволил войти, сообщая на ходу:
– У нас тут текстильное производство, и то пара цехов. Если б госзаказ осваивали, металл плавили – оно, конечно, другое дело.
Старику принимать трудные решения – раз плюнуть, на посту более пятнадцати лет. Но все же он ерзал в своем широком и определенно мягком кресле. Тут вопрос уважения. Дед этого сонного паренька пахал на фабрике практически с рождения, его фотография прикноплена к доске почета перед проходной.
– Виктор Владимирович, у нас была договоренность. Ехал полдня. – Фома кашлянул, прочистил горло. – Отказ проще по телефону сообщить. Вы же обнадежили.
– Так и есть, так и есть, – кивнул старик, позвонил секретарю и попросил два кофе.
– Пару дней назад вам бы пригодились наши станки?
– И сейчас нужны. Только денег нет.
– А вчера имелись? Куда же они испарились за ночь? Вас ограбили?!
– Начинаете дерзить, юноша!
– Простите, но я расстроен. – Фома ослабил ворот рубашки и расстегнул пиджак. Секретарша принесла вонючий и приторный кофе.
– Коньячку, может? – спросил директор.
– За рулем я.
Виктор Владимирович понимающе кивнул и вытер побелевшие от капучино усы. Кабинет был скромный; на стене, сбоку от окна, висела репродукция Дейнеки «„Здоровый дух требует здорового тела“. К. Ворошилов». Напоминал мужчина Гагарина. Виктор Владимирович закурил, разогнал терпкий дым ладонью и указал на стену:
– Познакомился я как-то с Александром Александровичем на выставке в Брюсселе. Мне тогда восемнадцать исполнилось, с отцом-дипломатом напросился. Ничего мужик был, крепкий творец. Твоему деду, правда, картины его не нравились, мазней называл. – И после короткой паузы добавил, что на новые станки нет средств, только что заблокировали на совещании. Он-де был уверенный, а ему спонсоры шиш показали. И оттого страшно неприятно и хочется чем-то загладить вину.
– С дедом вы дружили, что ли? – спросил Фома.
– Ну не то чтобы прямо в десны лобызались. Суровый он у тебя, но последние деньки не бог весть как провел.
– На природе с людьми его возраста все лучше, чем в пыльной квартире.
Директор качнул седой головой и кому-то позвонил. Разговор закончился скоро, и, положив трубку, Виктор Владимирович попросил Фому съездить в дом престарелых. Им шкафы нужны для персонала, сушильные вешалки и вообще всякого по мелочи. Есть такое в производстве? Каталог рассматривал, вроде было.
Фома кивнул, допил кофе и ушел, толком не попрощавшись. Позвонил в машине жене Милане – она изучала очередной курс по 1Т. Объяснил, что не выгорело, что скоро вернется и обновит резюме. Пригорюнившись, она сочла необходимым дежурно поддержать мужа, выжав стандартные «не парься», «все наладится», «может, не уволят еще» и прочее. Фома знал, что уволят, ему намедни выпало последнее предупреждение.
Узкая дорожная лента петляла по сосновому бору. Асфальт был ровный, с разметкой. На пути возвышались вековечные деревья, они закрывали собой небо. Возник забор, выкрашенный совсем недавно синей краской. Табличку пансионата «Рябово» обновили лет пять назад, раньше ее не было. Фома давненько навещал деда, целая жизнь прошла. Клумбы запущены, на жухлой траве рыжели поздние яблоки. Фома приоткрыл окно, и в нос ударил приторно-прелый запах гниения. Усадьбу отреставрировали меценаты. Сначала из нее сделали ночлежку, а затем пансионат. Соединившее в себе эклектику и модерн, здание усадьбы вмещало около сотни стариков и дюжину персонала. Покатая крыша отливала золотом, в окнах, несмотря на день, горел свет. Фома оставил машину у неприметной постройки, показавшейся ему сараем. Прошел к центральному входу.
Фому встретили постояльцы, сидевшие на туристических стульях и укутанные в теплое тряпье. Они чиркали карандашами в скетчбуках. На крыльце пансионата свежевыбритый седеющий мужчина в рясе что-то декламировал вдохновенно. Фома посчитал слушателей – девять дам и один дедок. Оратор заметил Фому, но никак не среагировал и продолжил проповедь. Фома присел на большой камень, лежавший на скошенной траве. Вещал пастырь мутно, Фома не улавливал связи, но сослался на то, что слушал не с начала. Однако Фоме показалось странным, когда оратор выдал следующее: «…и быть вам каждому в силах стать собеседником мангыса