– Почему же эта личность свою кровь не отдала чернышу? – не понимал Фома.
– Каждому свое. Кто-то врачевать должен, кто-то губить. А другие, как знать, песни соловьиные поют да считают в уме бойче всех, – ответил фон Крейт. Осклабился, прошел в келью и вернулся с железом в руках; «Люгер Р08» блестел даже в свете лучины и казался игрушечным. – Услуга за тобой, юноша. В листах дневника отыщешь бойкое и честное изъяснение для Риты, чтобы ненароком не замордовала тебя насмерть.
Выбравшись из землянки, Фома нашел в слипшихся страницах записку и, упираясь вспотевшим лбом в калечные буквы, собрал слова, сообщая, что ихор стал чернее штормового моря, что сбылось предостережение монгола Октая и посему барон отныне не вправе дышать. Барон пригласил Фому на последний акт, и, прогулявшись глубже в лесную чащу, приминая снег, они встали посреди прикрытой с небесной стороны кронами поляны. Фон Крейт стянул свитер и обнажил костлявые оглобли израненного тела. Барон зарядил парабеллум, отвел затвор и протянул оружие Фоме. «Ихор сгнил и разъедает меня изнутри, – проговорил фон Крейт, – мучения не поддаются описанию, и только плоть человечья смягчает боли, но жрать нужно все чаще, а такого позволения я себе дать не смею. Так что – пли!» Фома направил допотопный пистолет на бумажную грудь барона и зажмурился.
Звонкий пороховой хлопок разогнал с древесных верховий поползней и свиристелей, посыпался снег, укрывая завалившееся на бок в сугроб тело барона; из его раны, омрачая природную белизну, текла черная кровь.
Баабгай – отряд вынужден разделиться – степь и сопки – черствая Даурия – барон Штернберг – офицерский ужин – фиаско
Взобравшись на заснеженный холм, лошади останавливаются и фырчат, прося передышки и питья. Игорь спешивается со своей вороной и гладит ей морду, уговаривает пройти еще. Клим же всматривается в горизонт, к которому тянется железная дорога, проскакивающая мимо станции Даурия, где стоят, накренившись, несколько неприглядных деревянных бараков, окруженных караулом из пяти штыков. Их лошадей, уверен Клим, бойцы уже заприметили и теперь ждут, когда незадачливые всадники спустятся и объяснят свое появление в столь неприветливых краях.
Выжить четверке удалось образом чудесным: после нападения сбившихся в стаю разбойников – бывших солдат обеих армий – они долго шли и уже ночью, замерзнув и проголодавшись, наткнулись на землянку, из дымохода которой тянуло серым. Дед в телогрейке их не принял, посетовав, что самому не развернуться, но отправил по заранее выданному на словах маршруту к ближайшему близ Байкала поселению, где остались еще люди щедрые и не пугливые. Топать пришлось верст десять, но вдруг Рита рухнула с коня и захрипела – ей передалась одна из множества бактерий, коими кишели теплушки эшелона.
При полной луне отряд вошел в городок, затворившийся ото всех островерхим забором, но оставивший для путников единственную калитку, что охранялась взъерошенным медведем, поднявшимся на задние лапы. Медведь зарычал и упал на четвереньки, отойдя в сторону; им правила смуглая раскосая девушка с волосами до щиколоток. Она пригласила путников в Баабгай, набиравший переселенцев промысловый городок, и велела циркового медведя не бояться.
>>>
Подцепив среди пациентов эшелона заразу, Рита валится с ног и теряет силы. Ее укладывает в постель тетка Аюны – поджарая и голосистая Елизара, поющая перед сном народные песни. В спальне горит лампада, в красном углу стоят иконы, накрыт хлопковым платком старый комод, примыкающий к массивной дубовой кровати. Пахнет здесь соломой и заваренными цветками ромашки. Елизара – крупная и круглая женщина – оказывается чудесной знахаркой, припаривает Риту компрессами и поит настоями из трав. Рита боится, что заразит Елизару, на что хозяйка посмеивается и спрашивает у кошки Царапки: «Болячки страшны для нас, милая моя? Нет, ангел, они нас стороной обходят». Кошка Царапка дымчатая и беременная, с зелеными глазами. Царапка прихрамывает на правую лапу, и Елизара объясняет, что давеча наступил на нее Аксентий – местный священник, которого все позабыли, потому как никто не ходит к нему на службу. «Но почему? В Господа верить надобно, он придает нам твердости и сил бороться с проявлениями разными, своим теплом окутывает, чтобы мы не мерзли в студеных испытаниях, подбрасываемых самим искусителем». – «Оно, быть может, и так, – соглашается Елизара, – но местные – народ суеверный и темный, им старые боги привычнее». – «Это ж какие?» – «Сама у них спросишь, когда жар спадет. А сейчас спи и потей, как вымокнешь вся – зови, я белье свежее застелю». – «Коли вы спать будете?» – «Об этом не беспокойся, я сплю мало», – говорит Елизара и зовет кошку кормиться.
Рите становится худо посреди ночи: кожа пылает, а тело знобит. Она кликает Елизару, но та не отзывается. Зато приходит пузатая кошка, садится на одеяло и смотрит на нее с потаенной злостью и пренебрежением. Рита гонит кошку ногой, но Царапка шипит и хватает острыми резцами за большой палец. Рита кричит и вскакивает с постели. Ноги ее подводят, и девушка падает на дощатый пол, накрытый тонким паласом. Кошка неумело спрыгивает к ней и шипит, лезет в лицо, норовя откусить нос или губу. Рита визжит от страха, машет руками и попадает Царапке по морде. Возмущенное животное протестует звонким воплем, на который спешит в спальню Елизара. Она хватает Царапку в мясистые руки и, прижимая к брюху, успокаивает, шепча ей что-то на ухо. Дымчатая кошка урчит и прикрывает зеленые глаза. Елизара просит Риту ее простить и удаляется, не помогая гостье подняться и лечь в постель.
Преодолев слабость, она силится опереться на комод, но руки подкашиваются, и Рита снова падает. Появляется в комнате Игорь и с восклицанием поднимает Риту, укладывает на мокрые от пота простыни, помогает с питьем и смачивает в холодной воде тряпки, чтобы приложить ко лбу, тем самым сбить жар. «Кошка, она меня ненавидит. За что она так жутко на меня шипела?!» – спрашивает у Игоря Рита, но ответа, конечно, не получает. Чуть остыв, Рита поддается спутанному и гадкому сну, в котором ее встречает лето в поселке из-под Пензы, страшная мать, обслуживающая мужиков направо и налево, и мягкотелый батька, мечтающий помереть с достоинством. Рите кажется, будто она почуяла родительскую общую гибель, настигшую их после прихода красного комиссара. Заспорил, как водится, батька, и полагал, что пустому болтуну все спустят, посмеются да забудут. Недоволен был батька погромами и воровством. Комиссар объяснил, что изъятое продовольствие на благо революции, обещал, что скоро вместо мешка пшеницы у них будет