Ихор - Роман Игнатьев. Страница 46

Рита плачет, слушая бабские напевы, хочет присоединиться, но ослабевший голос ее подводит. Засыпает Рита под мелодию добрую и радостную. Утром по дому носится Елизара, гремит кувшинами с водой и причитает. «Царапка разродилась, да все мертвые! Ох, старая глупая кошка, только одного уберечь смогла. Хилый какой, выходить бы его. Крошка рахитичная, лучше б к своим братьям да сестрам отправился!» Рите хочется посочувствовать и чем-то помочь, но хворь в ее тельце разозлилась и взялась на новый штурм, хватая за горло и легкие, заставляя безудержно кашлять и обнимать ребра, чтобы не так болели они при содрогании.

Смекалистый тарбаган не высовывается вторые сутки, и Октай теряет веру в успех. Он каждый день на посту с той же приманкой из пшеницы. Сурок появляется на третий день; его шкурка блестит золотом ярче обычного, мордочка заостренная и недоверчивая. Шаман размышлял: почему зверек возвращается на поляну и прячется за камнем? Ему открыты просторы и сотни направлений, но сурок тут как тут. Как знать, быть может, хитрец надеется обыграть неустанного человека, довести его до болезни души, загнать в какую-то свою ловушку? Октай чувствует, что сегодня закончится их с сурком дуэль, схватка, в которой он, человек, одержит верх. Но пока тарбаган поблескивает на ярком солнце шубкой и обнюхивает клеть. Октай предусмотрительно смазал ее медвежьими фекалиями, поэтому противник насторожен, но с толку не сбит. Сурок суется внутрь снова пополам, оставляя пушистый зад вне пределов клети. Тут-то Октай и дергает за веревку, уповая на удачу и сработавшую смекалку. Крышка не просто падает сверху вниз, перегораживая выход отяжеленной камнями дверцей. Теперь крышка движется полукругом, на петлях, которые приладил Октай, и в ответственный момент бьет по сурочьему хвосту, заталкивая добычу внутрь. И наглухо перекрывает выход. Сурок пугается и мечется по клети, переворачивает ее, но выхода не находит. Октай устраивает победные пляски и благодарит Эрлика за неожиданный дар. Шаман подбирает клетку и уносит ее в сарай, где спит последние дни. Кое-как он отмывает железо от помета и любуется попавшим в переплет сурком. Зверек водит носом и пищит, пугая Аюну и медведя. «Прибей ты его, – советует ему зашедшая за молоком для котенка Елизара, – мучается ведь». Октай отвечает, что пока нельзя, выждать нужно. Время придет.

По толстому льду ходит Игорь, осматривает горы, черный частый лес и городок со стеной, скрывшей уютный Баабгай от гнусного влияния. Промысловый городишко рад новому рабочему люду, но избегает разбойников и разномастных авантюристов, коих в округе развелось с избытком. Их-то квартет впустили по доброте душевной, якобы косолапый обнюхал странников и постановил, что они не дурные. Аюна объяснила, посоветовавшись с медведем. Вдруг она и впрямь звериный язык ведает? Октай в то не верит, с тарбаганом собственноручно разобраться хочет, вот и лежит, не дыша, под нависшим камнем. Местные прозвали его молотом Дархана, бога кузнечного ремесла, олицетворяющего поиск счастья. Внезапно Игоря подбрасывает неведомая могучая сила, взявшаяся снизу, подо льдом. Игорь встает на четвереньки и отскребает голыми ладонями снег, добираясь до мутного, точно говяжий наваристый бульон, льда. Игорь замирает и всматривается во тьму, пребывая в сосредоточенном покое. Он прогоняет приставучие воспоминания: мертвого ребенка, выброшенного из поезда калеку, убитого негодяем Зипайло друга. Замещает плохое Ритиной улыбкой, душистой ее кожей и заразительным смехом. Показывается одинокая рыбешка. Она замирает перед носом у Игоря и виляет хвостом. Стремительной волной накрывает рыбку, и она пропадает под кем-то огромным. Игорь вскрикивает, отпрядает и видит напоследок только широкий зубчатый плавник. Хан-рыба пожаловала, соображает Игорь, и слышит радостный крик Октая, бегущего навстречу с клетью в руках: «Перехитрил паршивца! Поймал! Гляди, мечется, хитрюга!» Игорь его поздравляет, но про хан-рыбу говорить не осмеливается.

В сновидениях Рита боится за возлюбленного, которого вот-вот расстреляют, и предлагает злодеям взамен себя. Передается ли такая уловка по крови или для Риты маткин пример – брезгливый, но избавительный? Того она знать не в силах. Злодей убирает пистолет в кобуру и осматривает Риту, точно кобылу перед торгами. «Худа и бледна. И лицо такое – костлявое, продырявит еще ненароком», – посмеивается плохой человек со змеиным языком, который раздваивается и лижет губы. «Оттяпать если эту острую головку, что ж тогда останется? Ни-ни», – он крутит указательным пальцем перед ее носом. Рита вдруг кричит изо всех сил и прыгает в бездну, кишащую змеями и раками. Раки клешнями душат змей, а склизкие питоны обматывают членистоногих и сжимают их.

Рита ворочается во сне и бредит. Пробуждается раньше петуха и чувствует, что в спину ей что-то упирается. Пропотевшая и замерзшая Рита напивается из графина воды и, встав на ноги, перетряхивает постельное. Вдруг она падает на колени и плачет от накатившего горя: в мокром белье лежит бездыханный труп котенка, еще слепого и совсем слабого. Она его случайно раздавила, сражаясь с гадким ужасным сном. Вбегает озабоченная Елизара и охает от досады: «Приволокла, курва, последнего на убой. Дрянная бессовестная кошка!» – разражается бранью Елизара и забирает мертвое животное. Царапка следит за ними с печи и мурчит, вылизывая серую шерстку. Чуть погодя Рита приходит в себя и прикладывается к стеклу, дабы разглядеть Елизару, долбящую во дворе землю мотыгой. Она выкапывает ямку и укладывает туда котенка. Ровняет землю и крестится. Появляется отец Аксентий и находит слова утешения. В Баабгае, потом объяснит Елизара, мало кошек и котов. Они не приживаются. Осталась одна Царапка, и та уходит в далекие края ради семени. Крыс ловить некому. «И люблю я просто этих пушистых тварей, – роняет слезу Елизара, – радость они приносят. А Царапка злая и вздорная. Помрет скоро».

Рита рыдает всю ночь и все утро. Зовет отца Аксентия и хочет покаяться, ибо картина кошачьих похорон пробудила в ней горестные воспоминания. Успокаивает Игорь, но она его гонит и велит не являться раньше священника. Наконец ее просьба выполняется, и в дом Елизары ступает молодцеватый, поджарый, но