Клим напивается с мужиками самогонки и падает в кровать, помышляя, что пора бы им с Игорем выдвинуться в сторону Даурии. Надрался Клим неспроста: не желает больше встречаться с крылатым призраком, который портит ему настроение. Выходит промашка, и ставни вновь скрипят, восходит в комнату черный силуэт и размазывает реальность угольными мелками. Клим хлопает в ладоши и выговаривает гостю: «Прибыл-таки, поганец! Только его и ждали. Смотри – я вдрызг! Со мной не о чем нынче лясы точить, я недееспособен!» – «Отнюдь, – шуршит силуэт, – прочнее запомнишь наставление, что тебе котелок сбережет». – «Потрудись-ка с разъяснением, любезный демон, на кой ляд я такому красавцу понадобился? И не виляй, а то зажгу свечу и оставлю на тебе пламенную отметину». – «Секретов я не храню от лучших друзей своих. Позволь, сообщу, что награжден ты незаурядными талантами, но то не лесть, Клим, не ухмыляйся, как объевшийся буржуа. Факты излагаю. Умеешь руководить, и убеждать, и убивать, если придется. Нюх на способности имеешь, удачу притягиваешь. Нам пригодится твое содействие в будущем. Но молю – обеспечь его себе! Не валяй дурака и сворачивай свой прожект. Ни с ташууром, как сказано, ни с китайскими караванами не выгорит!» – «Кому это вам? Не ходи вокруг да около – дай правдой в лоб!» – говорит Клим и запускает в силуэт пустым портсигаром. «Намеки мои ценнее любых откровений, – шепчет угольный силуэт, – уясни, что война нынешняя – не последняя и не решающая. Будет много кровопролитий, и ты в них проявишь себя, как никто другой». – «Хах, демон, ты балагур. Стану героем?» – «Или мерзавцем. Все зависит от точки зрения. На твой циничный взгляд, Чингисхан – герой или убийца, загубивший миллионы?» – «То софистика и кофейная гуща. Слишком общо и удаленно, другие времена и оптика иная», – хмыкает Клим и укутывается в шерстяное одеяло. «Сам же ответил на свой вопрос, какой умница», – ерничает черный силуэт. «Без ташуура нельзя. Заберу и займусь всяким разным», – бурчит Клим, проваливаясь в сон. Силуэт накрывает засыпающего Клима распахнутыми крыльями, холодеют конечности, выстуживается внутри Вавилова все живое. Названный демоном силуэт строго шепчет: «Вернусь в день гибели твоей. И предложу условие. Последний мой уговор тебе, иначе придется смириться с трудным выбором. Мы оба знаем, как ты обычно мечешься и сомневаешься. Избегни томительных терзаний и вернись к прошлой жизни! Иначе пойдешь по раскаленным углям, где ни берега, ни острова – сплошная адова мука!» Силуэт растворяется, и Клим, поменяв бок, начинает громко храпеть.
>>>
В городке творилось всякое, о чем ни Клим, ни Игорь более не вспоминали, но единственную услугу странный Баабгай им оказал – спас от обморожения и дал пищу. Их кормила Аюна – дрессировщица медведей, не жалевшая ни мяса, ни хлеба. Покинули городок мужчины скоро, стараясь успеть до лютых морозов. Укатили в сторону Урги на подводе, выкупленной Климом за драгоценности у торговцев. Пришлось Риту оставить с шаманом. Игорю упрекать себя не пришлось: он провел с Ритой опасные дни жара, когда ее дыхание ослабело настолько, что она не могла сложить вслух собственного имени. Не молился Игорь, но увещевал любимую, что она еще попутешествует, будет петь частушки, попробует греческого вина и турецких сладостей. Обещал Игорь быть с нею плечом к плечу и никогда не бросать, кроме единственного раза, который вот-вот случится.
– Откроюсь тебе, – шептала тогда скорбно Рита. – Та женщина, что родила мертвого, – она снесла его в лес, языческим богам отдала. Я потом всю ночь рыдала и слабела. Ну а как мне слезами не обливаться, когда я сама ребеночка удавила? Этими мерзкими руками взяла за горло и перекрыла ему воздух. А в лес-то не понесла, закопала в соседском дворе. Вот прибыли сюда, и вижу грех свой, и стыжусь его, за то и страдаю сейчас и умереть могу». Рита плакала без успокоения, Игорь держал ее руки, целовал ладони и заклинал отпустить свой грех, потому как в богов он не верил, а священников в городке не нашлось. Болезнь все же отступила, и Октай пообещал Игорю присмотреть за девушкой и объяснил, где найти его близ Урги, если воротится живым и захочет повидаться. Рита прощалась навсегда, но верила, что Игорь ее не оставит. Клим же сунул отбывающим друзьям несколько золотых самородков и посоветовал спрятать. Октай обнял его, не ограничившись буддистским кивком, и шепотком вызнал, насколько его, Климова, судьба зависит от украденного ташуура. «Всецело», – ответил Клим и горестно улыбнулся.
Сходят наконец всадники с холма и попадают в лапы к азиатам, служащим властителю Даурии.
Есть оружие? Сдаем! Есть деньги? Тоже давай! Откуда прибыли? Зачем? Их досматривают пристрастно, залезая чуть ли не в задний проход; объясняет русский офицер, доселе гревшийся в бараке, что давеча покушались на атамана Григория Михайловича нашего, подрывали, но не выгорело. Случилось то форменное безобразие на оперетте Жильбера «Пупсик» в Чите. Отныне дозор усилен. Утомившись от мантры Вавилова о мешочнике и бывшем офицере, торопящихся служить Белому движению, конвой ведет взятых под стражу в сердце поселка.
Перешагивая сугробы и каменные булыжники, напоминающие задубевшие коровьи черепа, ведя уставших коней, пленники оглядывают окрестности и замечают на высокой сопке поблекший и растрескавшийся товарный вагон с дымящейся печкой.
– На кой ляд вагон на сопку задрали? – спрашивает Клим. Офицер смеется, азиаты подхватывают и тоже хохочут. Затем он отвечает, что транспорт для дозора назначен, оттуда всех видать: и людей, и богов, и самого китайского дракона, если вдруг прилететь пожелает. Еще там радиорубка оснащена.
Степь стелется низко, и снежный покров хоть и неглубокий, но заплетает ноги и продлевает взгляд, упирающийся в вереницу казарм из неоштукатуренного кирпича, претендующих на псевдоготический стиль. Углы казарм забаррикадированы, а на высокой точке угадывается спрятанная в темноте проема пушка. «У нас тут, – рассказывает офицер, все имеется – и манеж, и стрельбище, даже электричество добываем. А что ль, и впрямь с бароном знаетесь?» Клим объясняется снова, напомнив, где и при каких условиях встречал их нынешнего начальника. «Друг мой, – говорит Клим, – с Зипайло на германских землях топтался». Офицер снова хохочет и спрашивает: «А зачем притащился-то? С Макаркой-душегубом, что ли, повидаться?! От него все бегут, как от чумы, а этот чувствами братскими озабочен. Во народ!»
На Даурской площади шныряют разномастные азиаты, плюют под ноги и ругаются. Нелюдимые гражданские снуют, точно тараканы на ночной кухне, поглядывая, чтобы не упал сверху тяжелый сапог