Сухие наколотые дрова нашлись под навесом, и через несколько минут в печке уютно затрещал огонь. Дом нагревался быстро, но Сашка с инженером все сидели у топки, протягивая к огню руки, замерзшие за день. В доме было тихо. Канунников ожидал увидеть на стене часы-ходики, но их не было. Наверное, лесник и его семья руководствовались часами природными: рассветом, закатом, солнцем в зените. А семья у него была, это видно и по количеству спальных мест, и по посуде, которая осталась в доме. Скорее всего, была у него жена и дочь не старше десяти лет. Где они сейчас? Удалось леснику вывезти семью, уйти от фашистов на восток или случилась беда? А может, он уже на фронте воюет, а семья в эвакуации.
В лесу начиналась пурга. Лейтенант посмотрел на пыльное окно, увидел, как пролетают снежинки, сметенные с крыши хлопья снега. За окном стужа, ветер воет в елях, и больше никаких звуков. Будто и нет войны.
— Ты слышишь, Николай? — спросил Канунников, подбрасывая в печь сухую щепу.
— Что? — отозвался Лещенко и вопросительно посмотрел на товарища, продолжая греть руки возле топки печи.
— Тишину.
Инженер помолчал, потом кивнул. Да, такой тишины они давно не слышали. Оба прошли концлагерь, обоим удалось бежать. Вместе они выбрались из Польши на родину, и вот теперь тишина, как нечто забытое из прошлой довоенной жизни.
— Редко такое бывает… — тихо сказал Лещенко. — Непривычно. Теперь наша жизнь будет делиться на тишину и бой.
— Да, — согласился лейтенант. — Я думаю, что немцы боятся леса. Мороз, метели да наши тропы — не для них. Наверняка понимают, что народ русский не покорился, что в леса ушли те, кто их ненавидит и не готов сдаваться. Те, кто готов умереть, но биться с врагом.
Сашка усмехнулся, доставая из-за пазухи завернутый в платок кусок хлеба и банку тушенки.
— А мы вот сидим, греемся. В своем лесу, на своей родине.
— До весны далеко… — Лещенко вытащил из-под ремня трофейный немецкий штык и принялся открывать банку. — Как думаешь, доживем?
Печка гудела, пламя отбрасывало дрожащие тени на стены. Сашка долго молчал, потом вздохнул:
— Кто его знает. Но пока дышим — будем драться.
— А если…
— Если что? — Канунников пристально посмотрел на товарища.
— Если не доживем… вспомнят ли нас?
Ветер завыл в трубе, будто отвечая.
— Не в этом дело, — твердо сказал Канунников. — Важно, что мы не дадим им спокойно спать, не дадим хозяйничать на нашей земле…
Сон был тревожным. Да и не рискнули партизаны спать одновременно. Дежурили по два часа, отмечая время по трофейным наручным часам. Утро встретило солнцем и тихой морозной погодой. Свернув и связав обрывком веревки старое пальто и куртку, Канунников и Лещенко переоделись в найденные в доме ватную фуфайку и старенький, но еще крепкий полушубок. Сам Николай намотал в сапоги дополнительные портянки, которые тоже нашлись в доме, а вот лейтенанта он уговорил сменить ботинки на валенки лесника. Валенки были добротные, подшитые двойной войлочной подошвой. Хотелось запрячь лошадей в сани и вернуться к товарищам с шиком, лежа на подстилке из сена и погоняя лошадей. Но оба партизана понимали, что им предстоит пробираться лесами, скрываться от врага, и делать это лучше верхом. Сани никуда не денутся, если отряд перебазируется в этот лес.
— Смотри, — Лещенко присел на корточки и вытащил какую-то бумажку, залетевшую под лавку.
Вчера они не обратили внимания на этот мусор, но сейчас листок заинтересовал партизан. Это оказалась почетная грамота от руководства лесного хозяйства. Канунников присел рядом и поднял еще несколько бумаг. Это была старая почтовая квитанция, потом накладная на получение сельхозинвентаря и свернутая вчетверо плотная бумага. Развернув ее, Канунников присвистнул от удивления.
— Смотри, карта!
Это была вообще-то не топографическая карта, как ожидал лейтенант. Скорее, это была схема участка, за который отвечал егерь. Здесь были указаны линии электропередачи, проходившие по краю участка по просеке, показаны границы квартальных участков, просеки, сделаны какие-то пометки, которые могли касаться как звериных троп, так и районов миграции каких-то животных, может, места обитания некоторых из них, а может, требующих ухода каких-то древесных ассоциаций. Без специалиста не разобраться, но главное, что здесь были указаны дороги и два населенных пункта. Вопрос о том, где в этом лесном массиве находился дом лесника, оставался открытым. Такого значка на схеме не было.
— Слушай, — лейтенант почесал в затылке, — а тебе не кажется, что на карте обозначен очень большой лесной массив? Может, на несколько районов. Вот железная дорога где-то на периферии, вот линия электропередачи. Ты знаешь, как строится квартальная разметка в лесах? Я думаю, что не меньше чем два на два километра. А тут… Может, это только предполагаемая разметка, еще только планируемая, поэтому и обозначенная пунктиром. От населенного пункта до железной дороги, я думаю, километров двести! А нашей реки и моста нет. Жалко, что тут нет даже намека на масштаб схемы.
— Одна надежда, что верхняя кромка схемы соответствует направлению на север, — задумчиво произнес Канунников. — Есть такой принцип в картографии. Надеюсь, что и схемы такого рода рисуют исходя их этого правила. Ладно, проверим по ходу дела.
Партизаны решили пройти сначала в сторону дороги и, если получится, понять, цела ли деревня Оброво, происходит ли в этом районе передвижение немецких войск. Все-таки главной задачей их пары была разведка. Через несколько часов впереди показался какой-то просвет между деревьями, а местность постепенно стала понижаться. Все говорило о том, что впереди и правда может оказаться дорога, та самая местного значения, которая связывала местные села и деревушки. Догадка подтвердилась, когда впереди показался участок дороги со следами полозьев саней. Партизаны привязали лошадей, а сами осторожно двинулись к дороге. Присев у зарослей черемухи, Канунников осмотрелся. Следов автомобильных колес не было — только следы санных полозьев.
— Кто тут может ездить на санях? — задумчиво произнес Лещенко. — Местное население? Немцам в такой глуши точно делать нечего.
— Вон, смотри! — Канунников указал вправо, где из-за лесного мыска показалась пара саней.
Партизаны присели на колени, стараясь, чтобы кустарник скрыл их. Каждые сани тащила одна лошадка. Между санями пешком шли несколько человек, скорее всего женщины, судя по платкам на голове. Двигались сани медленно, и партизаны решили дождаться людей, чтобы рассмотреть, понять, кто это и можно ли их расспросить про фашистов. Но чем ближе подъезжали сани, тем больше закрадывались сомнения, стоит ли заговаривать с этими людьми. Санями управляли мужчины. И