18
В последний раз она видела его на суде. С того дня как ее силой увезли из больницы, куда она отправила свою семью, прошло шесть месяцев, и эти месяцы она провела в «Структуре», практически изолированная от других заключенных. Тех, кто вредит детям, нигде не терпят. Разговаривала с ней лишь одна пациентка – высокая, очень элегантная женщина, которая приносила ей в палату печенье в сопровождении сотрудницы.
– Посмотри, какая худенькая, как птичка, – говорила она, закутанная в блестящее кимоно с абстрактными узорами. – Нужно кормить, как ребенка.
Мариэле часто отказывалась от еды, и тогда ей ставили капельницу, чтобы она не умерла от истощения, но когда настаивала та женщина, она сдавалась. В ней была властность, которой невозможно было сопротивляться. В первый день суда именно эта высокая женщина помогла ей одеться.
– Не пытайся выглядеть ни святой, ни мученицей, но и не как будто только что вернулась с танцев. «Умеренное раскаяние» – вот что должны увидеть присяжные. И, разумеется, легкое сумасшествие.
Она ткнула пальцем в центр ее лба, а затем неожиданно прижалась к нему своим. Мариэле посмотрела ей в глаза – никто не подходил к ней так близко уже очень давно, с того раза когда Андреа заснул у нее на коленях на диване.
– Нам с тобой приходится играть в прятки, – сказала высокая женщина, называвшая себя Мойрой. – Все знают, что это игра. Но если мы сыграем очень хорошо – нас и правда никто не найдет.
Мариэле вошла в зал суда в сиреневом брючном костюме, который никогда раньше не носила – смутно помнилось, что подарила его свекровь. Одежду доставила в клинику, судя по всему, ее кузина, поскольку ни мать, ни муж не изъявили желания что-либо ей передать. В большом зале, где в первых весенних лучах солнца кружились пылинки, Мариэле огляделась в поисках знакомых лиц. Увидела только журналистов и незнакомцев. Ни родных, ни родственников мужа. Только Лука – он был первым свидетелем обвинения. Когда назвали его имя, он встал, и Мариэле узнала серый костюм для рабочих встреч – тех, на которые он ходил, ворча, потому что всегда предпочитал нормальное общение без суровых правил. Костюм был тот же, но Лука – нет. Информация о нем доходила до нее обрывками. Как ни странно, первым выздоровел Андреа. После промывания желудка и капельниц он попросил поесть, а потом – видеоигру. В больнице за ним ухаживали обе бабушки и дед. Лука восстанавливался дольше. Он был умеренно спортивным, ел, как волк, но не набирал вес. Отравление выявило проблемы с клапаном сердца, и ему назначили антикоагулянтную терапию, и в больнице его продержали дольше, чем ожидалось. Ей сообщили, что за эти недели он извелся от беспокойства. Он боялся за старшего сына, которого после выписки взяли под опеку его родители – они, конечно, старались защитить мальчика, но вряд ли могли скрыть от него все, что говорили о его матери.
Беспокоился он и о младшей дочери, которую ко дню суда еще не вывели из медикаментозной комы, потому что в результате отравления у нее отказали сразу несколько органов и требовалось постепенно восстанавливать все функции, не забывая о необратимых повреждениях, которые могли проявиться только после ее пробуждения. Наконец, Лука тревожился и о ней. Он не хотел никаких контактов с женой, ни прямых, ни косвенных, но поручил своей кузине следить за ее состоянием здоровья.
Спустя полгода серый костюм, который она когда-то аккуратно повесила в шкаф в чехле, чтобы не помялся, болтался на Луке, как на вешалке. Он похудел по крайней мере на десять килограммов, недавно подстриженные волосы были слишком короткими – то есть он обратился не к своему доверенному парикмахеру, а к какому-то незнакомцу, который не задавал лишних вопросов. На свидетельской трибуне Лука ни разу не взглянул в ее сторону. Он отвечал спокойным голосом, медленно, тщательно выговаривая слова. Ей он казался невероятно уставшим. И пока он излагал свои ответы – да, он знал, что жена выращивала в саду потенциально ядовитые растения, поскольку запрещал детям их трогать, но нет, он никогда не думал, что именно эти растения были причиной недомоганий, которые проявлялись у детей в последние годы, даже когда после одной из госпитализаций заговорили об отравлении, и он винил фрукты и овощи из супермаркета, и да, он понял, что Мариэле знала, что произошло в тот день, когда дети начали жаловаться, а он сам чуть не потерял сознание, потому что она бегала от одного к другому, указывая, в каком положении им лежать, заставляла их по очереди вызывать рвоту, а потом стояла и смотрела на них, в ужасе откладывая момент, когда нужно было вызвать «скорую», но нет, он не считал, что это было преднамеренным актом, или, точнее, отравление было преднамеренным, но передозировка – случайной, потому что жена была потрясена, в панике и неспособна реагировать. С каждой репликой Лука понижал голос и замедлял речь, сутулясь от усталости. Когда пришло время говорить о Кларе, он на мгновение закрыл глаза.
– Ваша дочь была в коме месяц, верно?
– В медикаментозной коме, да.
– Я знаю, вы не врач, но можете ли вы объяснить присяжным, каковы были последствия отравления?
– Сердце Клары на какое-то время перестало биться. Врачи не смогли точно определить, сколько времени прошло, потому что даже когда оно билось, то так слабо, что фельдшеры не могли его уловить. Возможно, это были секунды, а может, минуты. Ее организм начал отказывать. В больнице смогли… не знаю, как сказать, перезапустить органы, но не одновременно – она была подключена к аппаратам, и они делали все за нее. Когда ее вывели из комы, Клара была словно новорожденный ребенок. Она не разговаривала, не