В связи с избытком электричества в небесах земное выключено.
* * *
Одна из самых звучных, простых и глубоко поэтических фраз русской художественной речи запрятана в глубине чеховского «Ваньки»:
«Воздух тих, прозрачен и свеж».
Обычно в память западают начала и концовки, изредка – афоризмы, которые могут оказаться где угодно, но ярко взблескивают среди ровного текста. Как бриллиант на пыльной проселочной дороге. Но вот чтобы такая фраза… Ее помнят все. Но никто не помнит – откуда. Сколько раз опрашивал самых разных людей.
Тайна.
А что тут удивительного? Подлинная литература всегда тайна.
* * *
Яркость образа – палка о двух концах. Самый яркий писатель XIX века – несомненно, Николай Лесков. Умопомрачительные метафоры, гиперболы, сказочный язык, который поначалу кажется истинно народным, не то что у графа Толстого… Но от вещи к вещи начинаешь чувствовать назойливость и некую искусственность лесковской яркости. Усвоив ее конструкцию, вжившись в ритм, такую прозу можно писать километрами, не задумываясь. Образуется какой-то конструктивный стилистический штамп.
Правда, язык Андрея Платонова не уступит лесковскому в яркости и своеобразии. Но сила ума и таланта несоизмерима.
* * *
От Грибоедова осталось:
Вальс.
Бриллиант, отданный персидским шахом русскому царю за его несчастную голову.
Комедия «Горе от ума».
Комедия по своей ценности перевесит не то что бриллиант – весь Алмазный фонд. Даже Пушкину не удалось в одном произведении рассыпать столько будущих пословиц, что он сам признал в известном письме Бестужеву.
Возможно, театральные билеты за двести без малого лет окупили стоимость того камешка, что его величество Николай Павлович изволил получить в утешение.
* * *
Звук «р» в середине фамилии Лермонтов разрывает сердце, как вонзенный нож. Я не могу без слез ни слышать, ни выговаривать это имя. Сколько русских локтей искусано при одном лишь воспоминании о нем! Никогда раньше поводом к дуэли не интересовался, узнал в музее в Пятигорске.
Из-за каких пустяков разыгрываются мировые трагедии!
Лермонтов раздразнил дурака Мартынова в точности, как его герой Печорин – Грушницкого. Будто не знал, с кем имеет дело. А то, что они товарищи по Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, только усугубило трагедию. Ведь кто Лермонтов для Мартынова? Шалопай Майошка, ближайший дружок Сашки Барятинского, автор скабрезных стишков и поэмки о том же Сашке – баловне судьбы и предмете острой, неуёмной зависти всей Школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Первичное знание о человеке крайне устойчиво, оно не замечает за ним и, естественно, не признает никакой эволюции. Как педагог из той же Школы Лишин не мог поверить, что отличавшийся плохим поведением и даже куривший табак юнкер Лермонтов и великий русский поэт – одно и то же лицо. (Да я сам для старшего брата остался тем же шалопаем, каким был в 13 лет.) Жалко, что про Ленина, но вообще точно сказано: «Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянье». Где ж этому расстоянью образоваться в глазах простого гвардейского офицера? Это был довольно примитивный народец – русские офицеры, пусть даже и гвардейские. Так что понять ближнего, тем более такую крупную личность, как Михаил Юрьевич, дано не каждому. Белинские в кавалергардах, романтически воспетых Окуджавою, не служили. Кстати, Чехов о последнем императоре, увидев его, высказался: «Обыкновенный гвардейский офицер».
Одно несомненно: и Пушкина, и Лермонтова убили красавчики из породы жеребцов.
* * *
А вот в глазах императора Лермонтов – опасный враг престола и отечества, и Николай Павлович относился к Лермонтову гораздо серьезнее, чем тот заслуживал. Майошки он не знал, и его знакомство с этой личностью началось с крамольных стихов «На смерть поэта». Только от беспокойного Пушкина вздохнул с облегчением – нате вам.
Кстати, раздраженная рецензия императора на «Героя нашего времени» – трактат о месте писателя в государстве. Так что не великий люмпенпролетарский писатель Максим Горький, не всевластный его патрон товарищ брянского волка Иосиф Виссарионович Сталин, а их императорское величество Николай Павлович Палкин является основоположником социалистического реализма.
* * *
Компания наша, если собраться всем сразу, человек тридцать. Самое серьезное празднество на нашей территории было, когда мы отмечали юбилей своей деревенской жизни под лозунгом «Десять лет вместе», каковой на больших листах красовался на фронтоне. В лучших усадебных традициях на приемы съезжаются сливки общества из трех соседних деревень (причем «сливки» таковыми вполне могут считаться и по самым строгим московским меркам). Но чаще собираемся человек по десять. И редкая неделя обходится без таких застолий.
* * *
Если бы рейтинги царей измерялись в прошлые века, самый высокий был бы у Николая Первого, который довел страну до катастрофы Крымской войны (зато – усмирил декабристов, этих, по народному мнению, «с жиру взбесившихся» невесть чем недовольных дворян-бунтовщиков, а порядок был во все тридцатилетнее царствование, да такой, что страна сгнила изнутри), и у Александра Третьего, который уготовил катастрофу родному сыночку.
Зато самый низкий уж точно был бы у Александра Освободителя и у добродушной, тяготевшей к просвещению, учредившей театр и университет Елизаветы Петровны. Все ей никак платья да балы не простят, а главного видеть не хотят.
За «Указ о вольности дворянства» вольные дворяне и ухлопали Петра III.
Не ценит наш народец умных и порядочных людей на троне. Порядочность почитают за непростительную слабость. Россия – как крестьянская баба: бьет – значит, любит. Поэтому самые чтимые цари у нас – Иван Грозный да Сталин.
* * *
Во-первых, пользы отечеству решительно никакой;
во-вторых… но и во-вторых тоже нет пользы.
Пользы нет и в-третьих, и в-седьмых, и в-миллионных. И сейчас это представляется очевидней, чем во времена Николая Васильевича, когда хоть кто-то интересовался литературой. Правда, его «Нос» в иные времена казался даже вреден. Ну, вот представьте себе, господа, если б Владимира Ильича перепахал не бездарный роман Чернышевского, а «Нос» Гоголя? Мы бы так и страдали под гнетом Временного правительства: как водится в России, нет ничего постояннее, чем временное – хоть жилье, хоть правительство. Мы эту истину познали на бараках и коммунальных квартирах. Так что Керенский окончил бы свой Мафусаилов век не в Нью-Йорке, а в Зимнем дворце. А поэма Маяковского «Хорошо» так и не была б написана. И песня «Широка страна моя родная» не родилась бы. Равно как и «Колымские рассказы» Варлама Шаламова. А виноват был бы Гоголь.