* * *
А. С. Пушкин в «Метели» предсказал явление Сергея Довлатова: «Бурмин был в самом деле очень милый молодой человек. Он имел именно тот ум, который нравится женщинам: ум приличия и наблюдения, безо всяких притязаний и беспечно насмешливый».
Правда, Бурмин не усердствовал в литературе.
* * *
Свое место в литературе я обнаружил не у Чупринина или Немзера, а в определителе грибов: «Малоизвестный условно-съедобный гриб».
* * *
Не знаю, как долго проживут в литературе покойные Григорий Горин и Аркадий Арканов, но осталась бессмертная фраза: «Случайно в кустах оказался рояль». Высшее достижение писателя – хоть одной фразой остаться в языке. В наиболее концентрированной форме – пословицы из «Горя от ума».
* * *
Поговорим о романтизме.
Видимо, надо различать романтизм эмоциональный и идеологический. Романтизм эмоциональный – «Два гусара» и цитируемое Толстым стихотворение старого гусара-романтика Дениса Давыдова:
Жомини да Жомини,
А об водке ни полслова.
Молодые же гусары – всем поколением прагматики.
Романтики жалки и смешны, когда их время уходит. Как я сейчас – одинокий маргинал, зацикленный на нелюбви к чекистской власти. А вокруг, в младших поколениях – сплошь прагматики, потому на миновавших выборах самое успешное было – проклятия 90-м, с их бескорыстным демократическим романтизмом, опоганенным, кстати, прагматиками типа провокатора Березовского.
Душевный, эмоциональный романтизм – это та сила, которая одних заставляет писать, а других – читать написанное всерьез, книги, а не чтиво.
Другое дело романтизм идеологический, коему я враг. На нем наживаются кровавые революции и войны. Романтизм такого рода не ценит человеческую жизнь, ни свою, ни, тем более, чужую. Геройство необходимо в крайне редких случаях, когда оно – единственный способ сохранить человеческое достоинство. На Отечественной войне и в периоды незаконных репрессий.
* * *
Писатель даже с филологическим образованием, то есть приученный разбирать «стилистические особенности» кого угодно, никогда не задумывается о собственном стиле. Стоит этому уделить особое внимание – искусственность, натуга, фальшь. Очень точно Булат Окуджава высказался на сей счет: «Каждый пишет, как он дышит». Ритм фразы – ритм дыхания, только и всего. Из всех физиологических актов организма дыхание – самый неощутимый (если здоров, конечно) и потому самый бессознательный. Но именно дыхание и определяет строй мысли, ее композицию и уж потом – ритм высказывания.
Самое глупое – заботиться об оригинальности. Если есть мысль, если образ точен, есть и оригинальность. Какими бы традиционными средствами ты не пользовался. Мысль диктует правильный подбор и порядок слов в предложении. Но в мысль надо вслушиваться, пережевывать, пробовать на вкус, а не хвататься за первые попавшиеся слова. Штампами можно только передать первичную информацию, мысль выскальзывает, как рыбка из неумелых рук. Самые опасные штампы – собственные. У меня, как ни вытравлял, к сожалению, много таких. Автор принимает их за «свойство стиля».
И новизну нечего искать. Всякая мысль – уже новость. Или, как сказывал Борис Леонидович, «Талант – единственная новость, Которая всегда нова».
А что за талант без мысли?
* * *
Какая-то несуразность в летосчислении «от Рождества Христова». Египет, Китай, Вавилон, Древняя Греция, большей своей частью Рим проваливаются из истории во внеисторическую яму. Первохристианам удалось то, с чем не справились потомки во время Великой французской революции: переменить календарь. А жертвами пали Конфуций, Аристотель, Александр Македонский, египетские фараоны, еврейские цари.
Меня всегда смущал обратный счет: в 336 году до Рождества Христова, или «до новой эры». А понятия «старая эра» нет. И жизнь людей старой, языческой веры исчисляется не от рождения до смерти, а наоборот. Ну, да, они давно умерли, им все равно, при их жизни были другие календари, почти не сохранившиеся в памяти потомков (только дипломированные археологи знают). Но каждый деятель – царь или поэт, философ, изобретатель, полководец – мечтает перехитрить общий закон и остаться в памяти людской подольше отмеренного Богом срока и даже исполняет эту мечту. Но очень уж сомнительно вечной душе узнать, что она гуляла в телесном обличье «до новой эры» в году под минусом.
* * *
Вдруг вспомнил давнюю историю с Баклановым. Цензура прицепилась к какой-то его фразе. В порыве страха иудейска он ринулся вымарывать весь крамольный абзац. Я его остановил:
– Надо слова убрать, а мысль оставить.
Цензоры вцепились еще в один абзац, который за 12 лет до того вырубили их коллеги в журнале «Наука и религия». В свое время я дозвонился бывшему цензору Главлита Солодину – где их архивы, чтобы восстановить искалеченные тексты. Он мне сказал, что они бежали с Китайского проезда, как Наполеон из Москвы, все побросав.
Врал, наверно.
Еще из той книги Бакланова вырубили фразу о том, что в 1949 году в Воронежской области вымирали от голода целые деревни. Я и не догадывался, но вспомнил, что в журнале «Крокодил» в тот год появились вместе с Труменом, палачами Тито и Франко, вооруженными кровавыми топорами, фантастические существа Засуха и Суховей.
Кажется, по этому поводу Люся возмутилась:
– Как ему не стыдно подсовывать!
И я осадил ее взглядом. Стыдно вытравлять правду. И она как-то захлопнулась. Поняла, что я прав.
Боже мой! Какими фантастическими глупостями занималось государство в советской печати. И главное – по-взрослому, всерьез! Детям этого не расскажешь – не поверят. Они натворят свои глупости, не меньшие по масштабу.
* * *
Пушкин, пожалуй, не прав:
Ветер, ветер, ты могуч,
Ты гоняешь стаи туч.
Тучи не летят стаями, а тащатся, влекомые ветром-пастухом, стадами. Тяжелые и насупленные, как бизоны. Стаями летят белые облака.
* * *
Достоевский широк. Но до чего ж узколобы его поклонники! Они в подавляющем большинстве раздавлены его авторитетом. Один Бахтин мог с ним говорить на равных. Пушкинисты свободнее. Впрочем, в «Дневниках» Федор Михайлович совсем не так широк, как в романах. Его знаменитая Пушкинская речь огорчает узостью взгляда и подгонкой под свою собственную мораль «Смирись, гордый человек!». Насколько умнее и проницательнее Пушкинская речь Блока! А с Достоевским было то, что я потом назвал эффектом Смоктуновского. Знававшие Иннокентия Михайловича – почти без исключения – свидетельствуют о феноменальной глупости великого артиста. Видимо, талант в свою минуту выскакивает впереди отсталой способности и проговаривает такое, чего самому автору не осмыслить. Это и у меня несколько раз было. Художник в Достоевском