Мы были музыкой во льду,
Я говорю про всю среду,
С которой я имел в виду
Сойти со сцены и сойду.
Лед имелся в виду натуральный, означал зимние невзгоды Гражданской войны, но уже когда писалась «Высокая болезнь», подступала идеологическая стужа, хотя чуткий Блок еще за пять лет до пастернаковской поэмы умирал от отсутствия воздуха в атмосфере. Неосознанное предвидение: вроде и Ленин прославляется на Девятом съезде Советов, а лед сжимает горячее горло.
Подтапливался в хрущевскую пору, но первый же заморозок грянул прямо на обнаженную голову и распахнутую от радости грудь Пастернака – 1958 год, Нобелевская премия, скандал.
* * *
Мы были музыкой во льду все годы советской власти. И снова, в это последнее путинское десятилетие. Нулевые обнулили все достижения демократии предыдущих 15 лет. Как ловко этот прохиндей объезжает конституцию. Силовые министры подчиняются не премьеру, а президенту. Но он придумал президиум совета министров, состоящий из силовиков. Из Конституционного суда убрали последних умников. Председатель теперь не избирается, а назначается, как губернатор, президентом. Это Медведев устилает ковровую дорожку в 2012 год, когда народ единодушно изберет на свою выю диктатора. Повторяем немецкий путь 1933 года.
* * *
В 49 лет он выглядел глубоким стариком. Но на большинстве фотографий это веселый молодой человек, радостно-талантливый, в меру таланта реализовавшийся. А когда пути перекрыли, притаился в скромной театральной должности. В 35 лет выпустил «Итак итог». А мог бы развиться в очень серьезного писателя. «Великолепный очевидец» гораздо талантливее «Романа без вранья», соседа по сборнику. Но все имажинисты остались в тени Есенина – поэта, безусловно талантливого, но не очень глубокого. Что Есенин, когда рядом – Блок, Ахматова, Мандельштам, Пастернак…
* * *
Вадим Шершеневич. Пьеса «Одна сплошная нелепость». Похоже, название левитинской работы «Сплошное неприличие» отсюда. Он же недаром считает своим предтечей Камерный театр, в котором Шершеневич в лучшие годы был завлитом. И, доживи до 1950-го, главный удар принял бы на себя. Он определял дух Камерного не меньше, чем Таиров. И всегда для Шершеневича на первом месте – свобода. Свобода от государства. И молчание с 1926 – из-за окончательного отсутствия свободы. Даже странно, что «Итак итог» вышел. Там все пронизано крамолой.
История русской литературы XX века полна недооцененных фигур. И еще не настало время истории объективной. Хотя, конечно, Блок, Белый, Ахматова, Хлебников, Мандельштам, Пастернак, Маяковский, Ходасевич, Цветаева, Брюсов, Бальмонт и Гумилев возглавляют ряд, Есенин его завершает, и в этой части список уже непоколебим. Но где найдется место Тарковскому, Твардовскому, Давиду Самойлову, Вознесенскому, Евтушенко, Ахмадулиной и Соколову? Пока перечислял, вспомнил Заболоцкого и Вагинова, Хармса с Введенским и Олейникова, Багрицкого… А еще были Маршак и Чуковский. Из недавнего – Бродский, Лиснянская, Дмитрий Александрович Пригов, Кибиров, Кушнер, Соснора, Парщиков, Олег Чухонцев, Олеся Николаева… Список не завершен, я слишком мало интересуюсь современной поэзией. Не моими хлипкими силенками воздвигать ценностей незыблемую скалу.
В прозе XX века на первое место безоговорочно ставлю прожившего в нем всего три года Чехова, на второе – Андрея Платонова. А дальше – Бунин, а за ним целая череда: «первый среди вторых» Куприн, Зайцев, Шмелев… Снова Андрей Белый, Бабель, Булгаков, Набоков, Юрий Казаков, Олеша, Ильф и Петров, Гроссман, Аксенов, Пришвин, Паустовский, новооткрытый Кржижановский, Аркадий Гайдар, Битов, ранний Белов, Астафьев…
И опять многоточие, я и в прозе не всех вспомнил, достойных долгой памяти. «Ну, скажите мне, в какой же телескоп в те недели был бы виден Лидин?». Он и в эти недели не виден.
И чует мое сердце, Кржижановский – не последнее архивное открытие в русской литературе. Было, кстати, и еще одно: «Арбат, режимная улица» Бориса Ямпольского.
А ведь случались гении всего одного шедевра.
Что ни говорите, господа, а у нас и в двадцатом веке была великая литература! Рановато определять его начало «серебряным веком». Там и золота высшей пробы хватает. Да кого из предыдущего столетия, кроме Пушкина, поставишь рядом с Блоком? Не Баратынского же.
* * *
Удивительное дело: комплименты не понявших твоих текстов звучат гораздо оскорбительнее, чем хула, даже и справедливая. Впрочем, тексты мои, несмотря на простоту письма, не так уж легки для понимания.
* * *
Читаю письма Ариадны Эфрон Алле Беляковой и дрожу от бешенства. Аля не уступала матери в природной одаренности, а уж в уме, быть может, и превосходила. И такая личность за благо почитала свою работу в Доме культуры Туруханска, куда сослана «на вечное поселение»! И это после семи лет лагерей. Преступно государство, не дающее возможности реализоваться таким личностям.
А Москву тем временем хотят украсить портретами усатого генералиссимуса…
* * *
Интересно, есть ли в русской неюмористической литературе герой, в фамилии которого присутствует суффикс -к-? Скажем, не Соломин, а Соломкин, не Рогожин, а Рогожкин… Человек как-то сокращается, если наденешь на него этот суффикс. Это в серьезной литературе суффикс для «маленького человека» – Башмачкин, Девушкин. Впрочем, есть и не «маленький», хоть и «идиот», – князь Мышкин. Но что-то не припомнится среди русских людей фамилии Мышев или Мышин. Невообразимо – Онежкин, Печоркин, Обломкин…
* * *
Чем грандиознее личность, тем страшнее по своим последствиям ошибки. Дался Лермонтову этот Мартынов, с детства ведь знал его ничтожность, пустую фанаберию и вспыльчивый характер. Смерти искал. Но за гений непомерная ответственность перед Богом и людьми. Гений не имеет права на ошибки такого рода. Но он и в боях лез на рожон. Чтобы его, как Бестужева, не ухлопали.
Но в двадцать пять лет выдать «Героя нашего времени»! Достоевский в этом возрасте только «Бедных людей», вариацию гоголевской «Шинели», написал. Андрей Платонов как прозаик даже не начался. Булгаков же, не начавшись, едва не кончился – первая жена спасла от морфинизма. Даже Юрий Казаков еще не написал «На полустанке». Наше поколение угодило в царство геронтократии, и в сорок лет мы все еще считались начинающими. Я дождался первой книги в 43 года. Правда, ровно год, день в день «Ждите гостя» провалялась в цензуре.
* * *
В литературных битвах они были по разные стороны. Но умирающий Пушкин вдруг забеспокоился об участи больного сына Н. И. Греча. Вот что такое братство в литературе. И истинное христианство, а не полунасильное общение с попом, присланным по указанию Николая Первого.
Когда