Дверь открывается, и в палату входит невысокий седой мужчина с умными, пронзительными глазами за очками в тонкой оправе. За ним Максим. Профессор говорит на ломаном, но вполне понятном русском. Он сразу начинает задавать вопросы, много вопросов.
О папе, о симптомах Лики, о моей беременности. Максим не вмешивается. Он просто слушает. Но его присутствие ощущается как стена, на которую можно опереться.
Потом профессор поворачивается к Лике. Он не сюсюкает. Он разговаривает с ней, как со взрослой.
– Лика, я хочу посмотреть, как ты умеешь шевелить пальчиками, – говорит он, доставая из кармана небольшой молоточек и проводя им по стопе дочки. – Вот так, видишь? Пальчики поджались. Молодец.
Лика смотрит на него с интересом. Она уже не боится людей в белых халатах. Максим стоит у изголовья кровати и не сводит с неё глаз. Его лицо сосредоточено. Он изучает. Он впитывает каждое слово профессора, каждый его жест, как когда-то, должно быть, изучал отчёты перед поглощением очередной компании.
Осмотр заканчивается. Профессор выходит, чтобы переговорить с коллегами, бросив нам с Максимом многозначительное: «Я вернусь с предварительными выводами».
Мы остаёмся одни. Втроём. Я, он и наша дочь, которая уже снова начинает клевать носом, устав от впечатлений. Максим подходит к кровати. Он смотрит на Лику, и я вижу, как его взгляд меняется. Исчезает деловая хватка, остаётся что-то… нежное. Неуверенное.
– Она… очень смелая, – тихо говорит он, больше себе, чем мне.
– Да, – соглашаюсь я. – Унаследовала от отца.
Слова срываются сами, прежде чем я успеваю их обдумать. Он резко поворачивает голову ко мне. Его глаза широко раскрыты от удивления. В них нет торжества. Есть шок. И что-то ещё, что-то тёплое и ранимое, что заставляет моё сердце сделать сальто.
Он отворачивается, подходит к окну и замирает, глядя на больничный двор.
– Я не знал, что значит быть отцом, – произносит он в стекло, и его голос приглушён, но я слышу каждое слово. – Я думал, это про ответственность. Про обеспечение. А это… это как отдать кому-то своё сердце.
Я не могу дышать. Это полностью гармонирует с той правдой, которую я ношу в себе с самого момента её рождения.
– Значит, ты всё делаешь правильно, – произношу я. – Потому что именно так это и ощущается. Всегда.
Он оборачивается. Мы смотрим друг на друга через всю палату. Воздух снова густеет, но теперь в нём нет вражды. В нём – понимание. Горестное, выстраданное понимание двух людей, связанных самой прочной и самой хрупкой связью.
В этот момент Лика шевелится во сне и неожиданно произносит: «Папа…»
Мы оба замираем. Словно в палате грохнула бомба. Это слово. Первое. Сонное, неосознанное, вырвавшееся из глубин детского подсознания.
Максим сжимает подоконник так сильно, что мне кажется он сейчас треснет. Его глаза становятся стеклянными. Он смотрит на неё, потом на меня, и в его взгляде видны паника, надежда, страх и какое-то вселенское потрясение.
– Она… – он не может вымолвить ни слова.
– Мы особо не говорили на эту тему, – отвечаю. – Я лишь как-то сказала, что её папа далеко и пока не может к нам приехать, но он её очень сильно любит.
Он медленно качает головой, словно не верит, что это может быть правдой. А затем делает шаг к кровати, потом ещё один. Он опускается на колени рядом с ней. Осторожно, как будто боится разбудить, он протягивает руку и касается её волос. Всего на секунду.
– Прости меня, – шепчет он так тихо, что я практически читаю по губам.
Кому он это говорит? Ей? Мне? Самому себе?
Затем он поднимается и смотрит на меня.
– Я больше не покину вас, даже если ты решишь иначе. И сделаю для неё всё, что будет в моих силах и даже больше.
А затем уходит, словно ему физически требуется побыть одному, чтобы переварить эту новую, невероятную реальность, в которой мы снова вместе.
Я остаюсь с дочерью, которая только что назвала его папой, и от этого простого слова рассыпались в прах последние стены вокруг моего сердца. Теперь битва за её здоровье – это не только медицинская битва. Это битва за нашу семью. Ту самую, которую мы когда-то разрушили, и теперь пытаемся собрать по кусочкам.
Двадцатая глава
Проходит два дня. Два дня странного затишья, наполненного мерным писком аппаратуры, разговорами с мамой по телефону и тягучим ожиданием, которое съедает изнутри, а каждый звук за дверью заставляет меня вздрагивать.
Максим появляется каждый день, ровно в девять утра, словно отмечаясь в табеле учета. Он приносит фрукты, игрушки, которые Лика с интересом разглядывает, и какой-то изысканный десерт для меня, уже в который раз остающийся нетронутым.
Он не пытается больше кормить дочь, но я чувствую на себе его тяжёлый, изучающий взгляд. Он наблюдает, как я поправляю Лике подушку, как читаю ей сказку, как целую в макушку перед сном. Он осваивается в роли отца с той же методичностью, с какой когда-то осваивал новые рынки. И от этого становится ещё страшнее.
На третий день возвращается профессор Гольдман. Максим приходит вместе с ним, и по его выточенному, как из гранита, лицу я понимаю, что шансы на отрицательный ответ ничтожно малы.
– Софья Валерьевна, – профессор останавливается рядом с кроватью, и его пальцы нервно постукивают по краю планшета. – Окончательные генетические анализы требуют времени, несколько недель как минимум. Но по всем имеющимся у нас предварительным данным я могу с уверенностью в девяносто пять процентов сказать, что диагноз подтвердится.
Я чувствую, как что-то тяжёлое и холодное, опускается на дно души. Девяносто пять процентов, в мире вероятностей это почти абсолют. Я машинально сжимаю руку Лики, и её тёплая ладошка кажется единственным якорем в нарастающей буре.
Максим тут же вступает в разговор. Вернее, полностью берёт его под свой контроль.
– Каковы наши следующие шаги? – его голос ровный, деловой, но в нём слышится стальная пружина, готовая распрямиться.
– Нужно стабилизировать состояние и как можно скорее начать терапию, – объясняет профессор, с облегчением переключаясь на знакомые рельсы. – Но для подбора точной схемы и дозировок, учитывая возраст пациентки, лучше всего подойдет...
– Профильная клиника с соответствующим опытом, – Максим заканчивает за него, и тут же поворачивается ко мне. – Я уже связался с университетской клиникой в Майнце. Они специализируются на лизосомных болезнях