— Блядь, повторил я. — Ладно, по ходу разберемся. Садись на броню, пацаны, до базы доедем.
Повторил ту же команду на английском для импортных, после чего вернулся в БТР и погнал его вперед. До базы тут совсем немного, они нормально доедут, не посваливаются. Это вообще нормальный вариант передвижения. Если, конечно, впереди фугасов нет. Потому что тогда выжить шансов немного, как у экипажа, так и у пассажиров. И поджопники особо не спасут.
Скоро мы доехали до места. Мне пришлось несколько раз посигналить, чтобы никто стрелять не стал, но наши, очевидно, заметили КамАЗ, так что не палили. Наоборот, разбегались с дороги, пропуская нас. Тогда я въехал на стоянку, заглушил двигатель и снова полез наружу.
А люди собрались. Практически все шли за нами. Я увидел, как один из отрядных домиков открылся, и из него выбрался лидер присоединившихся к нам военных. Звали его Минутой почему-то, понятия не имею, откуда такой позывной. Он махнул рукой, и скоро за ним вышли остальные.
Короче, все собрались на месте. Вышли, пожали друг другу руки, поздоровались по-мужски, так сказать.
— Как съездили? — спросил Гром, который тоже был тут. Они как раз ковырялись с одним из УАЗов. Потом обратил внимание на то, что среди личного состава кого-то не хватает. — А где Юрка?
— А нет больше Юрки, — ответил Бехр, который выглядел все таким же злым, как и до этого. — Сожрали его. Морф сожрал, в лесу. Днем.
— Чего? — капитан, похоже, не поверил своим ушам.
— То, — ответил он. — Можешь не спрашивать, я сам не знаю.
— Я тоже не знаю, — ответил я, поймав на себя взгляд Грома. — Не слышал ни о чем таком. Может Сафин знает, но с ним сейчас не поговоришь.
— Пацаны, — проговорил вдруг Пинцет. — Мне кажется, нам возвращаться надо обратно к Севастополю. «Вороны» туда не дойдут, а если и доберутся, то ничего сделать не смогут. Там и личного состава полно, и броня, да и лагерь укреплен уже.
Все, пиздец. Началось. Вот она ситуация — личный состав подошел к пределу психологической устойчивость. Потери в последнее время действительно были большими. Несколько из деревенских, Ильяс, потом Баст, и теперь вот Юрка.
А хули они хотели–то с другой стороны? Мы, блядь, на войне, а не на пикнике.
Потери всегда бывают. Без потерь вообще ни одна война не обходится. Я даже первого помню из своего подразделения: смежники попросили им АГСника одолжить на время. Он успел несколько очередей дать, и его расхуярили сбросом с птички, потому что те долбоебы его не прикрыли.
Отступили. А негры потом выставили его тело на всеобщее обозрение, на кресте распяли. И еще кричали, мол, приходите, забирайте своего АГСника.
Меня аж передернуло от воспоминаний.
А потом злоба взяла. Прям лютая злоба. На всех — и на «Воронов», и на войну эту, и на своих, которые решили вдруг остановиться.
— Да ни хрена, — заговорил я медленным вкрадчивым голосом. Такое у меня бывает как раз, когда я злиться начинаю, причем чем сильнее злоба, тем спокойнее я говорю. Есть такой прикол. — Бехр, ты с нами через Изобильное ехал?
— Ехал, — кивнул он. Поник немного. Сразу понял, к чему дело идет.
— И что там было? Пепелище ебаное и трупы на улице. Потому что их расхурили, блядь! — неожиданно для себя я перешел на крик. — И эти уебки рано или поздно доберутся до вашей базы, и ее тоже расхуярят. Мы сейчас в шаге от того, чтобы у них арту отбить. Тогда все, считай, в безопасности все, больше у них ничего такого нет, пленные говорили. Если отступим — все, пиздец. Нам нигде покоя не будет.
— Ну мало ли, вдруг они к Севастополю не сунутся, — проговорил кавказец. Уже как-то совсем тихо.
— Придут, бля, — ответил я. — Потому что мы у них уже три сотни народа задвухсотили. За каждым из нас придут. Меня они по имени знают, и в лицо, но мне себя не жалко. Да мне вообще насрать, блядь!
Никто не ответил. А я продолжил:
— Три сотни! Нас было три десятка, а мы положили их три сотни! Это успех. Да, тактический, еще не стратегический. Но если мы отберем у них артиллерию, они ни хрена не смогут. Это не военные, они не как мы. Это всего лишь ебаные бандюки. Они только со слабыми — кремни, силачи. А если им силу показать, то их заземлить можно очень легко.
Все молчали. Никто не отвечал.
— Блядь, делайте, что хотите, — махнул я рукой. — Я остаюсь. И буду воевать.
За то, что они мне всю группу положили, когда мы уже в шаге от моста были. Да, путь вроде как и бессмысленным был, и моста этого там не оказалось, одни обломки. Но сам факт — это ведь именно эти уебки сделали.
И за то, что они меня самого инвалидом сделали. Треть кишечника — это стоит того, чтобы убить их всех.
И за Лику. Сейчас вроде легче, чем раньше, новые отношения помогают, пустота в сердце как-то заполнилась, за что большое спасибо Саше. Она меня поддерживает. Но за последнее я их рвать буду до самого конца. Пока каждого не убью. Или не сдохну сам.
— Если хочешь, бери машину, бля, — проговорил я. — Но потом жди, они придут за тобой. И за всеми. У тебя семьи нет, а на базе вашей куча женщин и детей. Я не хочу видеть, как они под Градами умирать будут. Я остаюсь. Остальные, как хотите.
Наступила тишина. Все внимательно слушали, даже импортные переглядывались. Хотя они, конечно, не поняли ни слова, да только вот по интонациям поняли, к чему дело идет.
Народ смотрел на меня. А я закинул за спину автомат и скрестил руки на груди. Посмотрел на Бехра.
— Кто за то, чтобы продолжить воевать? — спросил вдруг Гром.
Это чего он, в демократию решил поиграть? Он ведь порядок у себя в подразделении держит железной рукой. Или поддержать меня решил таким образом?
— Мы остаемся, — проговорил Минута. — Это без вариантов.
— Мы тоже, — ответил