Хотя, как ни крути, у них как раз разлад и должен быть. Потому что на них самые тяжелые потери пришлись. Но нет, готовы воевать дальше.
— Ну, — повернулся я к Бехру. — Вы остаетесь?
— Да, — наконец кивнул он. Уже спокойно. От смущения и страха, похоже, ни капли не осталось.
— А теперь ответьте мне, — обратился уже ко всем. — Вы верите, что мы их порвем?
— Да… — послышался нескладный строй голосов.
— Я не слышу, — проговорил я и добавил уже громче. — Вы верите, что мы их всех порвем?!
— ДА! — теперь они кричали во весь голос.
Все. На какое-то время бунтов можно не ждать. Только это надо подкрепить успехом. Причем, не тактическим, а стратегическим. И скоро мы попробуем это, потому что мы идем брать эту ебаную военную базу. И если получится, то никто уже не будет думать о бегстве.
— ПОБЕДА ИЛИ СМЕРТЬ, БЛЯДЬ! — заорал я во весь голос.
— ПОБЕДА ИЛИ СМЕРТЬ! — проорали все.
Все. Я повернулся и двинулся в сторону административного корпуса.
Но, блин, я не ожидал. Вот уж от кого-кого, а от Бехра я этого не ожидал. Он ведь не только профессионал, он еще и кавказец. Горячая горская кровь, и все такое. А чуть не сдался одним из первых.
Народ за моей спиной не расходился. Сейчас они жаждут действия. Ну, пусть Гром даст им целеуказание, они работать будут. Надо же КамАЗ разгрузить. Да и вообще, по лагерю работы полно.
А что немаловажно, мы идем на базу. Не завтра, да, но до завтра новые сомнения в их душах еще не поселятся. Ночью с завтра на послезавтра. Но это мы потом обсудим, в штабе, узким составом. И донесем до личного состава.
И они пойдут за нами. Никуда не денутся.
Я двинул в свою комнату. Мне хотелось увидеть Сашу. Просто поговорить с ней. Она могла быть в медпункте, но сперва мне надо было переодеться. Сбросить бронежилет, оставить оружие. Да и я весь в пыли, к тому же мертвечиной пропах из-за трупа того лейтенанта.
Когда я поднялся на второй этаж, то увидел девушку, которая стояла, прильнув к окну в коридоре. Тому самому, что выходило на стоянку, где мы собрались. Он резко развернулась на мои шаги, посмотрела долгим взглядом.
— Ты веришь в то, что говорил? — наконец-то спросила она.
— Да, — ответил я.
— Ты веришь, что мы победим?
— Да, — кивнул я. — У нас нет другого выбора. Как я и сказал — победа или смерть.
Она двинулась ко мне, остановилась, обняла. Запах мертвечины ее, похоже, ни капли не смутил. Прижалась головой к груди и несколько секунд мы стояли так. Будто боялись нарушить равновесие. Потом она посмотрела мне в лицо, провела ладонью по покрытому ссадинами и царапинами лицу, дотронулась до пластыря, который закрывал шов на скуле.
— Теперь мне стыдно, — сказала она. — За то, что я предлагала тебе сбежать.
— Почему? — только и оставалось спросить мне.
— Потому что если мы ничего не сделаем, то «Вороны» действительно захватят остров. Тех, кто будет сопротивляться, они убьют. Других сделают рабами. Похоже, что мы — единственная надежда выживших.
Она улыбнулась, но в этой улыбке не было ни капли радости. Только грусть.
— Что для тебя важнее, я или твоя война? — спросила она.
Я закрыл глаза на несколько секунд. Вот он вопрос, на который мне не хотелось отвечать. Но рано или поздно пришлось бы, я прекрасно знал, что она в итоге поднимет эту тему.
И от ответа на него зависит все. Она либо примет это, либо все, что мы построили, окажется разрушено. И все между нами будет кончено.
— Это не моя война, — сказал я. — Это наша война. От нее зависит, что будет с нашими детьми. Будут ли они рабами. Или свободными людьми.
Она посмотрела на меня. Я не говорил о наших с ней детях, я пока не знал, дойдет ли до этого. Я говорил в целом. О Наташе, о той девчонке, которую мы спасли из Судака, о еще целой куче девчонок и мальчишек, которым удалось выжить в этой кутерьме, уцелеть во время эпидемии.
— И мы должны победить в ней. Ради будущего. Нас всех, тех, кто еще жив. У меня нет никакой эмоциональной привязанности к войне. Я просто знаю, что мы должны это сделать.
Она не ждала этого ответа. Она ждала, чтобы я рассказал о своих чувствах к ней. И самое смешное, что на нее мои крики и вопль с призывом не подействовал бы. Она — женщина. Не из тех, что идут на баррикады, а из тех, кто зашивает тех, кого на этих самых баррикадах порвали. Она очень умна.
— Саш, ты для меня очень важна, — ответил я. — К тебе у меня эмоциональная привязанность как раз есть. И я не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Никогда.
Внутри все похолодело.
Потому что один раз я уже потерял человека. Я не должен был позволить этому случиться, но Лика мертва. И этого уже не изменить. А ведь я говорил ей то же самое о нашей войне.
Может быть, я и соврал сейчас. У меня с ними личные счеты. И персональная война.
— Я тебе верю, — шепотом ответила она, встала на цыпочки и поцеловала меня в губы.
И я ответил. Какое-то время мы стояли так, а потом она оторвалась от меня и проговорила:
— Кушать хочешь?
А ведь реально. Я даже не поел, так мы торопились. В животе даже засосало. Не хотел ведь есть, пока она не спросила, а теперь вот.
— Хочу, — кивнул я.
— Иди тогда в комнату, я сейчас принесу с кухни. Палыч сходил, косулю убил, притащили вот. Свежего мяса поешь, не этой тушенки пересоленной.
Она обняла меня еще раз, а потом обошла и двинулась вниз по лестнице. Я посмотрел ей вслед, а потом двинул в комнату. Достал ключ, открыл дверь, благо дубликат у нее есть. Стащил с плеча автомат, поставил