— Почти… Почти… — сквозь зубы бормотал я, стараясь поддеть пулю, и не загнать её еще дальше вглубь. Пальцы затекли от напряжения, спина ныла. Каждая секунда казалась вечностью.
Еще одно усилие — и стальной щуп пинцета, найденного в той же аптечке, намертво сомкнулся вокруг деформированного свинца. Я медленно, миллиметр за миллиметром, потащил его наружу. Сейчас главное — не перепутать пулю и кусок кости, если она её все-таки отколола. Ну, тут уж как повезет…
Раздался влажный, неприятный звук. Пуля (аллилуйя — это была она), вся в крови и багровой плоти, наконец-то оказалась у меня в пальцах. Я швырнул её на ближайший ящик, где она глухо стукнула о деревянную крышку.
— Готово, — хрипло сказал я, откидываясь назад и вытирая лоб окровавленным рукавом.
Теперь надо проверить — в ране могут оказаться (скорее всего, так оно и есть) волокна ткани от одежды и прочий мусор, который затолкала туда пуля. Поэтому тем же пинцетом я постарался все это оттуда достать. Теперь промыть бы всё это чистой водой, но её у нас не было.
Пришлось использовать стерильные повязки из аптечки, и обработать хотя бы вокруг спиртом. Спирта здесь хватало. После — стерильная повязка. Теперь вся надежда только на самого Прокопьича. Старик до сих пор лежал без движения и не приходил в сознание. Его дыхание было поверхностным, хриплым и прерывистым.
— Жив ещё… — пробормотал Артём, глядя на неподвижное тело старика. — Как думаешь, выкарабкается? Крепкий, вроде, дедок… — выдохнул майор, опускаясь на ящик и доставая из кармана куртки сигареты. — Держи, Хоттабыч. — Вытащил он из пачки еще одну.
Мы закурили. Едкий дым лез в глаза, смешивался с запахами крови, керосина и спирта, создавая привычную мне атмосферу военного госпиталя. Снаружи пока не было слышно ни выстрелов, ни шагов. Лишь изредка доносился приглушенный шелест листьев. Матроскин тоже не подавал сигналов. Тишина была звенящей и тревожной.
Я глубоко затянулся, прислушиваясь к этой зыбкой, обманчивой тишине. Она таила в себе неизвестность. Вопрос «что дальше?» висел в воздухе, тяжелый и невысказанный. Мы сделали всё, что могли. Остальное зависело от самого старика, и, конечно же, удачи. Куда ж нам без неё?
Прокопьич вдруг задергался. Сначала это были лишь мелкие подрагивания, но через мгновение его тело затряслось в неконтролируемых конвульсиях. Голова запрокинулась, глаза закатились так, что были видны только белки, из сведенных судорогой челюстей вырвался хриплый, булькающий стон.
Он явно умирал, и я это чувствовал. Не помогло, значит, моё хирургическое вмешательство, а то и ускорило неизбежный конец. Выходит, какие-то важные органы всё-таки были задеты пулей. Я рухнул на колени рядом с ним, схватил его за плечи, пытаясь удержать, прижать, остановить это дергающееся тело.
— Прокопьич! Держись! — закричал я, уже не узнавая собственного голоса. — Держись, друг! Держись!
Судороги прекратились так же внезапно, как и начались. Он затих. Последний выдох вырвался из его груди и больше не сменился вдохом. Взгляд, ничего уже не видящий, уставился в потолок сарая. Умер. Умер у меня на руках, в этом проклятой заброшенной землянке, доверху набитой оружием.
— Он умер… — подтвердил Аркадий, не найдя пульса у старика.
И вдруг что-то во мне оборвалось. Я отпустил его бездыханное тело и вскочил на ноги, сжав кулаки.
— Да будь оно всё проклято! — воскликнул я, обращаясь к этому безжалостному миру, к небу, к этой войне, к грязи и крови.
Я кричал, и голос мой срывался на хрип, но сила моих слов буквально тонула в гнилых бревенчатых стенах землянки и зеленых ящиках, не находя выхода. Артём молча смотрел на меня, и в его глазах читалась лишь усталая скорбь и покорное принятие неизбежности. И это его молчание обожгло меня сильнее любого истошного крика.
И в этот миг всё вокруг утратило последние следы реальности. Гнилые стены поплыли, как в дурном сне, затянутые сизым дымом сигарет и пропитанные острым запахом крови. Зелёные ящики с оружием потеряли свой «вес и объём», став плоскими и двухмерными театральными декорациями.
Даже мертвое тело Прокопьича на полу казалось восковой куклой, грубой и нелепой подделкой под настоящего человека. Мир стал иллюзорным, ненастоящим и картонным, в котором совершенно нет никакого Высшего Смысла. Но он, как липкая паутина, продолжал удерживать нас в этой иллюзии жизни, как запутавшихся мелких мошек.
Чувство собственного «я» начало расползаться, как чернильное пятно на промокашке. Где оно заканчивалось и начиналась эта проклятая землянка? Мы были едины — я и пыль на ящиках, я и холод металла, я и безмолвие смерти. Границы тела растворились, и мир хлынул внутрь меня, заполняя пустоту: я чувствовал сырость земли под полом, шелест листьев снаружи, даже «тяжесть» неба, давящего на мои плечи, словно я мифический Атлант. Не было ни меня, ни мира — была лишь одна единая, всепоглощающая Вселенная.
И в этом странном состоянии я увидел, как черты Артёма начали стремительно искажаться. Кожа натянулась на скулах, превратившись в желтоватый дырявый пергамент, сквозь который было видно даже зубы. Глаза ушли вглубь орбит и загорелись в них холодным, нечеловеческим зеленоватым светом.
Из-под обычной одежды проступили шипастые и темные, будто вырезанные из самой Тьмы, доспехи. И молодой майор в считанные мгновения превратился в древнего, высохшего Кощея, который даже не смог выпрямится во весь свой громадный рост, а его макушка, украшенная железной короной, воткнулась в бревенчатый потолок землянки.
Но на этот раз я даже не удивился. Сквозь пелену, стоящую перед глазами, я сумел поймать его взгляд и хрипло, с огромным усилием, выдавил:
— Давненько не виделись, твоё бессмертие! Как сам?
— Хоттабыч… — голос Кощея срывался, пропадал, словно радиосигнал при помехах. — Насилу тебя отыскал… Связь дерьмо, аватар тоже не лучшего качества. Не падай духом, старый! Ты всё ещё можешь… очень многое можешь…
Рука Кощея медленно поднялась. Длинный костлявый палец указал на меня, а потом на бездыханное тело Прокопьича. Зеленоватый огонь в глазах вспыхнул ярче, в нём читалось не злорадство, а древнее, бездонное знание. Казалось, он видел нити реальности, сходящиеся здесь, в этой точке.
И тут же кошмарное видение стало таять и уменьшаться в размерах. Тени собрались обратно в углы, пергаментная кожа наполнилась жизнью, скулы округлились, а в глазах погас зеленый свет, сменившись привычной усталостью. Артём стоял передо мной, прежний Артём, похудевший и посеревший от усталости. Он тяжело дышал, будто