И папа наклонялся и приседал вокруг нас, изображая журнальных фотографов из импортных фильмов, и мы так хохотали, позабыв о времени, что чуть не опоздали на церемонию. Там уже ждал переполненный спортзал и Валерий Иванович: «Ну, наконец-то!» А на второй ступени пьедестала хмуро переминалась прошлогодняя победительница, долговязая Оля Кудрявцева. Оля занималась шахматами с детского сада и до этого года была бесспорной чемпионкой города. Когда я объявила ей мат в финальной партии, она на несколько секунд скукожила лицо, но не заплакала, встала, и выпрямилась, и протянула мне руку:
– Поздравляю, Пискина. Не ожидала. Продолжай заниматься, у тебя есть способности. Но знай, что это и для меня теперь стимул. Встретимся через год.
Через год Оли уже не было в городе. Её отца-подполковника перевели на Дальний Восток, где Оля влюбилась в океан и после школы поступила в мореходное училище, став одной из первых девушек-штурманов Владивостока.
Стоя возле пьедестала, трёхступенчатой синей фанерной тумбы, Валерий Иванович махнул рукой седовласому дедушке в синем костюме, увешанном орденами – награждение всегда проводили с участием ветеранов – и дедушка не без труда засипел по бумажке, дрожащей в его сухонькой ладони:
– Пегвое место и зоотая медаль в соевнованиях по сахматам пьисуздается Полине Писькиной, скола номех пять!
Конечно, дедушка не хотел ничего плохого. И он не виноват в отсутствии передних зубов и шепелявости. Но разве мне от этого было легче, когда зал грохнул от смеха так, что зазвенело в ушах? Все, кто стояли рядом, развернулись ко мне, и на их лицах мне виделись жалость и отвращение. Пройти через весь зал до пьедестала казалось немыслимым, и я замерла на месте, ощущая, как жар заливает мне щёки, и уже готова была развернуться, чтобы выбежать прочь, как вдруг встретилась взглядом с Кудрявцевой. Она смотрела серьёзно и без улыбки, и я вспомнила, как она сдержалась и собралась, показав мне, как проигрывают достойно. Я стиснула зубы и подняла подбородок. Пусть даже такой, но это мой звёздный час, это моя победа, и я никому её не отдам!
Я прошла через продолжавший улюлюкать зал к пьедесталу и поднялась на него, наклонив голову к подошедшему с медалью смущённому Валерию Ивановичу. Он повесил мне на шею красную атласную ленточку с отливавшей золотом медалью, вручил яркую грамоту и быстро стиснул ладонь, без слов отойдя в сторону. Улыбнувшись дрожащими губами, я повернулась сначала к Кудрявцевой, потом к девочке, занявшей третье место, и пожала им руки. Больше на пьедестале делать было нечего, тем более, что мне в тот момент он казался не пьедесталом, а позорным столбом. Я спустилась, не глядя по сторонам прошла через зал обратно, и, протискиваясь через нехотя расступавшиеся любопытные плечи, вышла на улицу. Там меня догнал папа, крепко обнял за плечи и отвёл на скамейку в парке, где мы сели и долго молча сидели, слушая скандальных ворон, бушевавших в кронах акаций. А потом я ему рассказала про случай в подъезде. Про Петрунина и про то, что было со мной дальше. Как караулили, как издевались. Как однажды кто-то стащил из моего пакета с физкультурной формой штаны, вырезал ножницами ластовицу между штанинами и подбросил обратно. Как мне рисовали в оставленных на партах тетрадках или учебниках пакостные рисунки, а классная, случайно открывшая дневник после перемены, выронила его из рук и оставила меня после уроков. Как бесполезно было объяснять, что рисовала не я, и как она наказала мне быть вдвойне осмотрительней: «ведь у тебя такая фамилия». Я говорила и говорила, я уже не могла носить в себе эту тайну, а папа несколько раз вскакивал со скамейки и непрерывно курил.
– Полюшка. Прости меня, – наконец сказал папа, – за то, что не слышал тебя. Когда ты просила уехать. Я не думал, что всё настолько серьёзно.
– Пап, а тебя дразнили в детстве? Ну, по фамилии, – спросила я.
– Дразнили, конечно, – ответил папа, – но это было, скорее, смешно. Хотя иногда и обидно. Но я тогда дрался, и когда побеждал, то обида стихала. В основном, побеждал. Мы с Володей в детстве частенько друг друга мутузили, и поэтому всех других уже не боялись. Хотя и мне доставалось, конечно. Поводов для драк было много и без фамилии, как обычно у пацанов. Поэтому я особо не переживал. Но теперь понимаю, что для девочки это совсем по-другому. Ты просто стойкий оловянный солдатик, что так держалась все эти годы. Я считал тебя просто стеснительной, иногда мне казалось, что мама передавливает со строгостью, но даже представить не мог, что пришлось тебе пережить. Чем мне помочь тебе, доченька? Ты хочешь сейчас уехать? Или, может, я что-то ещё могу сделать? Только скажи.
У меня сжалось сердце.
– Знаешь, папа, мне кажется, я дотерплю. Не беспокойся. Остался год до выпускного. Я не думаю, что после сегодняшнего может случиться что-нибудь хуже.
– Только обещай мне, – сказал папа, – что не будешь молчать! Что сразу расскажешь и…
– Пап, – я перебила его, не дав договорить, – ну а толку? Вот что бы ты сделал? К примеру, сейчас?
Папа задумался. Мне не хотелось смотреть на его терзания и я ответила сама:
– А ничего. Ничего тут не сделаешь. В одиночку с толпой не справиться.
– Бедный мой ребёнок, – сказал папа, – да, конечно, один в поле не воин, но разве поддержка близких ничего для тебя не значит? Почему всё-таки ты нам ничего не говорила?
– Потому, что, во-первых, мне не хотелось вас сердить и расстраивать, пусть бы вы продолжали думать, что со мной всё в порядке. А во-вторых, иногда дети молчат, чтобы родители не вмешались и не сделали хуже. А это запросто. Первым делом же вы идёте в школу, всё рассказываете учителям. А они тоже разные бывают. Некоторые без раздумья устраивают публичные разбирательства: им же главное мероприятие провести, отчитаться, что отреагировали на сигнал. Не удивляйся – эти слова я слышала от одноклассницы, у которой мама – училка. И тем самым они как бы распространяют позор среди тех, кто до этого был не в курсе. Так бы знали несколько человек, а теперь будет знать вся школа. А потом и весь город. Он же у нас маленький.
– Полюшка, да наплевать на всех друзей и знакомых! И зря ты думаешь, что мы с мамой стали бы что-то делать, не посоветовавшись с тобой. Мы же семья. Человеку тяжело в одиночку, а вместе можно выстоять в любой ситуации.
Я вздохнула. Конечно, папа прав. Но