Конечно, не все умерли такими молодыми. Супруги Салчак Тока (выпуск 1929 года) и Хертек Анчимаа (1935-го) занимали соответственно должности первого секретаря Тувинского обкома КПСС и председателя парламента (Малого Хурала) Тувинской Народной Республики – формально независимого государства, но фактически советского сателлита на границе с Китаем (1921–1944). Будучи избранной на свой пост в двадцать восемь лет, Хертек Анчимаа стала первой в мире женщиной – главой государства на избираемой должности, которую она занимала до 1944 года, когда под руководством Анчимаа и ее мужа страна вошла в состав Российской Федерации как автономная республика (второй такой женщиной стала еще одна выпускница КУТВ (1930 года), Сухбаатарын Янжмаа, в 1953–1954 годах краткое время стоявшая во главе Монгольской Народной Республики). Отойдя от активной политической деятельности, Салчак Тока занялся литературой и стал председателем Союза писателей Тувы.
Несмотря на то что благодаря КУТВ сложились столь яркие биографии, он почти не привлекал внимания исследователей. Этому, безусловно, не способствовала и окружавшая его секретность. Приезжая в Москву, иностранные студенты брали себе псевдонимы и учились конспирации, потому что взращенных в Москве революционеров на родине вовсе не собирались встречать как героев. Хотя многие так и не дожили до возраста, в котором обычно пишут мемуары, несколько автобиографических текстов о КУТВ у нас все же есть. Один из них принадлежит «загадочному большевику из Иерусалима», как назвали палестинского поэта Наджати Сидки в одной из посвященных ему статей, и повествует о том, как Сидки оказался в Москве:
В то время [в 1921 году] я был молодым служащим иерусалимского почтамта и телеграфа, находившегося в старом здании итальянского консульства, напротив нынешнего [1939] банка «Барклайс». Иначе говоря, он располагался на границе, отделявшей арабские территории от еврейских, за городской стеной. На почтамте служили как арабы, так и евреи, да и в целом люди разных национальностей и обычаев. <…> Мы часто общались с еврейскими иммигрантами – или по работе, или просто так. <…> Кто-то из них пригласил меня в их клуб за немецкой больницей в Иерусалиме. Там я узнал об аресте их товарищей в Египте и о гибели в тюрьме одного из активистов, ливанского араба, после длительной голодовки. Они распространяли арабскую газету «Аль-Инсания», издаваемую Юсуфом Язбеком в Бейруте. Еще они дали мне брошюру князя Кропоткина об анархизме на арабском. Мы встречались то в клубе, то в Шниллеровском лесу. Иногда – на холмах Рацбоне. Как-то в конце 1924 года, когда мне было всего девятнадцать, товарищи спросили меня, интересно ли мне поехать в Москву, чтобы учиться там в университете, не платя ни за дорогу, ни за образование, ни за жилье. Я не колебался ни секунды. Они сказали мне готовиться к отъезду в течение полугода. Я начал брать частные уроки основ русского языка у русского иммигранта, немного говорившего по-арабски. Он научил меня алфавиту и некоторым элементарным разговорным фразам. В этот период та же группа пригласила меня на молодежную конференцию в Хайфе, где меня избрали в центральный комитет молодежного крыла партии. Так я официально стал частью большевистского движения в Палестине. Предполагалось, что с этого дня я буду посещать все тайные собрания партии, а также раздавать листовки и брошюры [95].
Подобно другим выпускникам КУТВ, чьи воспоминания мне удалось найти – «черному большевику» Гарри Хейвуду, Назыму Хикмету, Эми Сяо, Тану Малаке, Цюй Цюбо, – Сидки много пишет о долговременных последствиях военного коммунизма и столкновении с другими российскими реалиями, о том, какое завораживающее впечатление производили на иностранцев русские женщины, и об отношениях автора со студентами своего (языкового) направления [96]. Еще один общий мотив таких текстов – ощущение сознательной вовлеченности в историю или по крайней мере подготовки к ней. В воспоминаниях Хейвуда, например, есть характерный эпизод: однажды на стене в здании КУТВ он увидел оскорбительную карикатуру на себя, окруженного десятком русских красавиц, с подписью: «Товарищ Хейвуд проводит практическую работу в крымском санатории». В расстроенных чувствах Хейвуд требует снять карикатуру и сообщить имя ее автора. Его первую просьбу удовлетворяют, но о виновнике ему удается лишь выяснить, что это «молодой мексиканец с испанского отделения» [97]. Почти тридцать лет спустя, на дне рождения у Давида Сикейроса, Хейвуд наконец узнал, что прославленный мексиканский художник-монументалист учился в КУТВ в одно время с ним [98], а значит, и был автором той карикатуры.
Как показывает этот эпизод, познакомиться со студентами других национальностей было трудно, потому что все слушатели одного языкового отделения учились и жили вместе [99]. Но как мы узнаем далее из воспоминаний Наджати Сидки, среди его однокашников встречались и такие, кого нельзя было удержать в рамках своего отделения:
У каждой национальной группы были свои занятия. Активнее всего вела себя турецкая группа во главе с поэтом Назымом Хикметом. Когда я познакомился с ним, он был молодым человеком двадцати пяти лет, белокурым, голубоглазым, румяным. Все время в движении, переполняемый энергией, он носил брюки для гольфа и пиджак, застегнутый почти на все пуговицы, выделяясь среди турецких студентов тем, что декламировал сочиненные им революционные стихи. Потом студенты устраивали комическое представление, высмеивающее турецких султанов. Кто-нибудь седлал метлу, приветствуя окружающих направо и налево, пока его сокурсники насмешливо декламировали гимн султана.
Когда он спросил, как меня зовут, я ответил, что в университете меня называют Мустафа Камиль. Он содрогнулся и воскликнул: «Что?! Мустафа Кемаль? Да кто же дал тебе такое имя?» Я сказал ему, что речь о Мустафе Камиле, египетском национальном лидере, а не о Мустафе Кемале. Но имя ему все равно не нравилось, так как, по его словам, размывало границу между свободой и «деспотизмом, и он предложил поменять его на Мустафу Саади – в честь персидского поэта. Так началась моя дружба с Назымом Хикметом. Он часто приглашал меня приходить к турецким студентам и даже настаивал, чтобы я присоединился к их группе и участвовал в их собраниях, ведь до недавнего времени наши народы жили при одной и той же тирании» [100].
Дружба Хикмета с еще одним студентом с другого отделения, китайским поэтом Эми Сяо (Сяо Сань), будущим редактором китайской версии журнала «Интернациональная литература», легла в основу одной из центральных сюжетных линий полуавтобиографического романа Хикмета «Жизнь прекрасна, братец мой» (Yaşamak Guzel Şey Be Kardeşi), написанного им незадолго до смерти в 1962 году. В романе их дружба опосредована – а точнее, осложняется – присутствием Аннушки, белокурой русской красавицы, в которую оба влюблены и которая, по-видимому, разделяет чувства обоих. Схожий любовный треугольник возникает в поэме Хикмета «Джоконда и Си Я-у» (1929) [101].
Но больше всего писателей вышло из внутреннего, то есть советского, отделения КУТВ. Восстановить детали полученного ими в университете литературного образования непросто. Разумеется, поскольку университет располагался в центре Москвы – неподалеку от теперешнего здания «Известий», рядом с Пушкинской площадью, – студентам (реже – студенткам), посылаемым в университет из отдаленных провинций бывшей Российской империи, было проще посещать литературные и поэтические вечера и присутствовать при дебатах между крупнейшими фигурами русской культуры 1920‑х годов. Помимо официальных курсов, существовал и студенческий литературный семинар под руководством Утебая Турманжанова