— Ну пусть вру, — равнодушно согласился я.
— Вы все врете, — горестно застонал он. И повторил: — Все врете, все! Все вы пошли в мать.
— Так погасить свет или оставить?
— Погаси!
На Марии светлое шелковое платье, все в голубых цветах.
— Я очень торопилась, боялась опоздать. Надо было еще помыть посуду и убрать комнаты.
Голос у нее как серебряный звон родниковой воды, текущей по каменистому руслу. Но это не здесь, а где-то в другом месте, кто знает где. Там, где меня ничто не мучает и не угнетает.
— Ты почему такой мрачный?
— А с чего мне веселиться?
— У тебя неприятности?
Да. Да. Да. Она идет совсем рядом. Я чувствую легкие движения ее гибкого тела под шелком. Прислушиваясь к шелесту ее платья, вспомнил какой-то отрывок из «Всеобщего закона» Ван дер Вельде и подумал с ожесточением: «Все это чепуха». Ее темные волосы блестят. Из-под них выглядывает маленькое круглое ухо. Ее шеи как будто не касались ни солнце, ни ветер. Разве из-за того, что произошло у меня с Анной, я стал опытнее Сверчка? Почему мне так трудно выразить мою страстную тоску по Марии? Вся моя решимость разлетелась от одного ее неожиданно произнесенного слова. Я беру ее за руку. Чувствую, как она слегка прижалась ко мне. Меня бросило в жар, потом в холод. С отчаянием я подумал, что она и не подозревает, что со мной творится. Я выпустил ее руку и, совсем смешавшись, присел и притворился, что завязываю ботинок. Что мне говорить? Что делать? Смятение обдает меня то горячими, то ледяными волнами, бьющимися о твердый порог моих мыслей.
— Какой ты странный!
— Я сам себе в тягость.
— Как ты много говоришь.
Запруда на Шпице. Огороженный пляж гребного клуба. Грязноватый Малый бассейн. Лужайка над Любляницей чуть повыше пляжа. Ветви деревьев склоняются к самой воде. Сквозь них видны ивы, растущие на том берегу. Время от времени проходит одинокая лодка, оставляя за собой след. Вода спокойная, темная, но почему-то совсем непрозрачная; на берегах — густые кусты, дно тоже все заросло. Может быть, виною тому тайны, которые мы, сами того не ведая, носим в себе? Мария спряталась в кустах. Переоделась и идет, стараясь ступать на цыпочки. Ей колко идти по стерне. Я разделся, сидя у воды на корточках, и сложил одежду на ботинки. Купальный костюм Марии, как и ее платье, весь в голубых цветах.
— Ты уже купалась в этом году?
— Да, один раз, с папой.
— Ты хорошо загорела.
— А ты?
— Я вообще забыл, что можно купаться.
— Правда? А почему?
Я пожимаю плечами. Смотрю на нее. Целый год я не видел ее в купальном костюме. Она приподняла волосы на затылке и связала их в густой темный узел. Блестит нежная кожа, обычно прикрытая волосами. Когда она нагибается, я вижу ее грудь, две маленькие робкие голубки, затаившиеся под моим жадным взглядом. Я ложусь на спину и закрываю глаза. Сквозь веки я чувствую солнце. Оно тает на раскаленных веках и, как воск, разливается по лицу. Когда я через минуту оборачиваюсь к Марии, я вижу ее лицо в синеватой тени. Так оно кажется еще нежнее. Над нами быстро пролетают две дикие утки. Синие глаза Марии еще темнее, чем обычно. Я смотрю прямо на солнце, и тогда в глазах у меня начинает кружиться несметное количество оранжевых солнц. Очень приятно! Солнце не светит одинаково и двух минут подряд. Люди приспосабливаются к нему, судят о нем в зависимости от своего настроения и часто бывают к нему несправедливы. Время от времени теплый ветерок проводит по моей щеке своей мягкой ладонью. Пахнет травой. Вот сейчас я спокоен.
Мария с улыбкой наблюдает за мной.
— Ты явно пришел в хорошее настроение.
— Еще бы, — отвечаю я, не открывая глаз. — Ты на меня действуешь успокаивающе. Рядом с тобой я как ребенок. Беспомощный. Тихий. Хороший. Вот так бы всегда и лежал.
Я жмурюсь и чувствую, что она рядом. Совсем близко. Мне хочется ей сказать, что я ощущаю ее присутствие с закрытыми глазами. Я чувствовал бы ее, даже если бы ослеп. Что-то шевельнулось бы во мне и подсказало, что она здесь. Если бы она приближалась ко мне, я бы знал, сколько шагов осталось до нее. Я бы дотронулся до нее рукой и сразу понял, какое у нее настроение, весела она или чем-то расстроена. Я коснулся бы ее губами и угадал, обожгло ее солнце или ветер. И мне кажется, я бы не смог ошибиться.
На реке послышался плеск весел. Мелкие брызги долетели до нас. Мария вздрогнула. Я открыл глаза — мир вокруг, чистый, зеленый, спокойный, залит солнцем. Я пригладил волосы и засмеялся.
— Я говорил глупости? Нет? Значит, я только думал. Довольно грустить, Мария! Пошли купаться!
Я встаю, подхожу к воде и, не оглядываясь, ныряю. Мария входит в реку на том самом месте, где только что нырнул я. Я выныриваю у противоположного берега. Отфыркиваюсь, мокрые волосы прилипли к лицу. Мария зовет меня:
— Нико! Не смей оставлять меня одну!
В ее голосе звучит неподдельный, трогательный испуг. В одну секунду я оказываюсь рядом с ней. Мы плаваем взапуски, брызгаемся. Мария весело визжит, я хлопаю ладонью по воде, и капельки летят ей прямо в глаза. Она заслоняется рукой и радостно улыбается маленьким радугам. Они мгновенно возникают и пропадают. Мне жаль Марию, я позволяю ей побрызгать в меня водой и делаю вид, что очень боюсь этого. И эта жертва мне страшно приятна.
Мы выбегаем на берег, покрытые гусиной кожей. Я кладу голову ей на грудь и слушаю, как бьется ее сердце. Я еще никогда так не делал. Жду, что скажет Мария. Жду, что она отодвинется. Жду, пока у меня все поплывет перед глазами. Сердце ее бьется, как будто тикают маленькие часики. Только времени больше нет. Оно испарилось, оставило нас вдвоем.
Биение ее сердца вроде бы мне знакомо. Каждый толчок о чем-то говорит. Но я не понимаю о чем и начинаю прислушиваться всем телом. Она рассказывает маленькую повесть о своих снах наяву. Я боюсь открыть глаза, чтобы не спугнуть их. Отец везет ее на велосипеде на Врхнику. Усталые, они сидят на траве. Мария хочет есть, отец разрезает булочки и намазывает на них чуть-чуть масла. Из-под скал текут струйки воды. Вода журчит, поет, стекая в реку. Мария поела, теперь она хочет пить. Она хочет выпить всю Любляницу. Они находят площадку у омута. Мария ложится на живот,