— Возьми, — предложил он, едва улыбнувшись уголками губ. — В карманах аптечка и все необходимое. Я хочу, чтобы она была у тебя.
Я медленно приняла куртку из его рук, накинула на плечи. Материал был теплым от его тела и хранил мой любимый запах — спокойный, с легкой ноткой чего-то пряного и древесного. Я глубоко вздохнула, почувствовав, как тепло окутывает меня снаружи и внутри.
— Спасибо, — прошептала я.
Кел подошел ближе, нежно поправил воротник куртки. Пальцы мягко коснулись кожи на шее, оставляя после себя сладкую дрожь. Он наклонился и легко поцеловал меня в щеку.
— Теперь готова?
Я чуть улыбнулась, быстро, боясь упустить момент, прижалась к нему и на секунду тронула его губы своими, нежно и легко, словно благодарила за все сразу — за тепло, заботу, терпение и любовь.
— Теперь готова, — уверенно ответила я, беря его за руку.
Мы вышли из комнаты. Вокруг стояла тишина, нарушаемая только нашими шагами. Встречные в коридорах провожали нас взглядами — удивленными, напряженными, иногда сочувствующими. Но никто не проронил ни слова, никто не решился нас остановить.
У самой двери наружу я невольно остановилась и оглянулась, будто запоминая это место — стены, светильники, пол, все то, что еще недавно казалось таким привычным. Кел терпеливо ждал, не торопя меня. Лишь держал за руку, давая понять, что он рядом и будет ждать столько, сколько потребуется.
— Я не забираю тебя отсюда, — тихо проговорил он, наклоняясь к моему уху. — Ты свободна остаться, если захочешь. Приму любое твое решение.
Я внимательно посмотрела на него, на его спокойное лицо, ясные добрые глаза, и почувствовала, как внутри все становится просто.
— Нет. Я хочу потеряться вместе с тобой.
Кел улыбнулся. Его пальцы чуть крепче стиснули мои, и мы отправились дальше — навстречу рассвету, новой жизни и будущему, в котором больше не было места страхам и сомнениям.
Теперь я точно знала, что все будет хорошо. Потому что мы были вместе.
Эпилог
Прошло несколько месяцев.
Мы больше не просили разрешений — ни благословения, ни одобрения, ни даже понимания. Мы просто ушли. Не сбежали под покровом ночи, не бросили все в порыве отчаяния — мы отпустили прошлое и шагнули за пределы, спокойно и уверенно, переплетя пальцы в немом обещании друг другу.
Мир вокруг продолжал меняться, как меняется течение реки после землетрясения — медленно, но неотвратимо. Переговоры с людьми тянулись, грозя треснуть и провалиться, как тонкий лед ранней весной. Появились временные соглашения, нейтральные зоны, участки земли, выделенные под новые общины — крошечные островки надежды, разбросанные по планете, как семена, брошенные в каменистую почву.
Кел нашел работу в одной из таких общин — формально она принадлежала Ра’шель. Мы решили: пусть моя мать следит за нами, но не вмешивается. Так было спокойнее.
Община строилась в глубоких подземельях, в толще скал, куда не проникали ни дроны, ни любопытные взгляды. Кел стал простым техником: чинил проводку, собирал модули, настраивал энергосети. Возвращался домой перепачканный машинным маслом, с ожогами на пальцах, с пылью в волосах — но в его глазах больше не было той усталости, что грызла его в Совете, тяжесть чужих ожиданий больше не сгибала его плечи.
Я продолжала работать с чипами — удаленно, из нашего дома, обновляя протоколы, шлифуя синтаксические блоки, помогая адаптировать новые версии переводов. Мы больше не были винтиками в машине Совета, не склоняли головы перед чужими решениями.
Мне нравилась эта планета. Наш дом стоял на холме, где окна с утра заливал золотистый свет, а по вечерам ветер приносил запах трав. Дом был небольшой, простой, с деревянными полами, которые скрипели в одних и тех же местах, и с террасой, с которой было видно, как далеко на горизонте гаснет закат. Здесь небо казалось больше, воздух — чище, а тишина — не давящей, а умиротворяющей.
Теперь наши дни начинались не с докладов и совещаний. Кел ворчал, полусонный, когда я перетягивала на себя одеяло и заворачивалась в него, как гусеница в кокон. Я смеялась — каждый раз, без исключений, — когда он брался готовить завтрак и неизменно забывал вовремя выключить плиту, отвлекаясь на то, чтобы провести пальцами по моей спине. Иногда мы ели то, что получилось. Чаще — просто пили чай, сжимая кружки ладонями и наблюдая, как первые лучи солнца пробиваются сквозь туман над холмами. Нам хватало.
Мы знали, что это ненадолго. Что новый мир только рождается, что его границы зыбки, а договоренности могут рухнуть в любой момент. Мы понимали, что не находимся в безопасности — что обе семьи не простили, не отпустили, что однажды за нами могут прийти.
Но мы не прятались в подземных бункерах, не замыкались в стенах общины. Мы выбрали остаться здесь — на поверхности, под открытым небом, где можно было проснуться среди ночи и увидеть звезды.
Были и споры — тихие, короткие, когда слова становились острыми, а взгляды отводились в сторону. Были дни, когда мы молчали каждый в своем углу, пока обида не таяла под теплом случайного прикосновения. Но даже в самые трудные моменты мы знали — главное остается между нами. Вне слов. Вне решений. Вне этого несовершенного мира.
Я все еще носила его старую куртку — иногда назло, чтобы подразнить, но чаще просто потому, что она была мягкой и все еще хранила его запах.
А он бережно хранил коробку с пластырями — ту самую, с глупыми розовыми кошками, которые когда-то склеили нас вместе. Говорил, что они напоминают ему, как легко я разбираю его на части — и собираю заново. И в его голосе при этом звучало не раздражение, а почти восхищение.
Иногда кто-то спрашивал, не жалеем ли мы? О выборе. О брошенных карьерах. О будущем, которое могло сложиться иначе.
Кел просто смотрел на меня. А я — на него.
Он обнимал меня со спины, когда я стояла у окна, легко гладил кончиками пальцев мои плечи, и в эти моменты я знала наверняка, что все правильно. Что мы оказались именно там, где должны быть.
— Ты уже дома, — шептала я, поворачиваясь и прижимаясь к его груди.
— Дом там, где ты, — отвечал он, легко касаясь губами моего виска.
Каждый вечер он возвращался домой, и я