Одолеваемая тяжким раздумьем, Клава опустилась к реке, вышла на Набережную улицу к своему дому и осторожно пробралась в комнату.
Свет не горел: еще третьего дня городская электростанция пострадала от бомбежки. Клава зажгла старенькую семилинейную лампу и решила сварить картошку. Едва только разожгла и поставила на оранжевый венчик огня кастрюльку с водой, по лестнице кто-то тяжело зашаркал.
На мгновение Клаве показалось, что немцы выследили и теперь пришли за ней. Она метнулась к двери, чтобы набросить крючок, и не успела. Дверь распахнулась, на пороге показался Дима Петровский. Он был запыленный, грязный, в порыжевших башмаках, без фуражки.
– Откуда? Что с тобой? – вскрикнула Клава.
– Евдокию Федоровну привел… – хрипло выговорил Дима. – Она там… внизу.
– Мама! – Клава сбежала на крыльцо. На ступеньках, привалясь к перилам, сидела Евдокия Федоровна. Заметив дочь, она сделала попытку подняться, но только болезненно вскрикнула и вновь грузно осела.
– Отходилась, Клашенька… ноги не держат. И как только.меня Дима дотащил. – Она заплакала. – Ох, и насмотрелась я всякого. Лучше бы из города не уезжала…
Сверху спустился Дима. Вместе с ним Клава помогла матери подняться по лестнице в комнату и уложила в постель.
Жадно напившись из ведра, Дима рассказал, что произошло за эти дни. Выйдя из-под обстрела, бойцы истребительного батальона получили приказ срочно оставить город. К кладбищу подошла грузовая машина, забрала всех бойцов и выехала на Порховское шоссе.
Но было поздно. К утру стали встречаться беженцы: немцы далеко впереди перерезали шоссе и возвращали всех беженцев обратно в Остров.
Командир батальона Важин отдал приказ закопать винтовки в лесу, а бойцам, теперь уже бывшим, смешаться с беженцами и действовать по своему усмотрению.
Дима все же решил пробиваться на восток. Он свернул с шоссе на полевую дорогу и целый день шел пешком, пока не добрался до переправы через реку. Здесь сгрудились сотни подвод и машин.
К вечеру началась бомбежка, и народ хлынул обратно: дорога на восток была отрезана. В суматохе Саша неожиданно встретил Клашину мать. Старуха еле брела и толком ничего не могла рассказать. Она помнила только, что недалеко от подводы, на которой ехала вместе с Иваном Сергеевичем Бондариным и его женой, разорвалась бомба. Взрывной волной Евдокию Федоровну отбросило в сторону и оглушило. Когда она пришла в себя, кругом уже никого не было.
– Что стало с Иваном Сергеевичем и его женой? – похолодев, спросила Клава.
– Неизвестно… – хмуро ответил Дима. – Может, лошадь понесла, а может… прямое попадание. Евдокия Федоровна ничего не помнит, как маленькая стала… Сто шагов пройдет и падает. И все бормочет что-то. С тобой прощается… с Лелей. Двое суток ее тащил… А нас немец еще из пулеметов поливал. – Он вновь припал к ведру.
Клава с нежностью посмотрела на взлохмаченного, с запекшимися губами, в побелевшей от соли рубахе Диму.
Кто бы мог подумать, что этот самовлюбленный, капризный, балованный родителями юноша, всегда чуть снисходительно относящийся к товарищам, был способен на то, чтобы не бросить в пути контуженную старуху.
– Спасибо, Дима… ты… ты настоящий парень… – от души вырвалось у Клавы. – Наверное, есть хочешь?
– Не знаю… Запеклось все внутри. Я лучше домой пойду… Как мать? '
Клава сказала, что Елена Александровна никуда не уехала и продолжает лечить раненых красноармейцев.
– Ты знаешь, что у вас дома Саша Бондарин лежит? Его осколком мины ранило.
– Сашка?! Кооператор?…
– Да-да. И ты, пожалуйста, о родителях ему пока ни слова… Не волнуй его.
– Понимаю, – кивнул Дима, и глаза его вспыхнули. – А знаешь, Клаша, я такого за эти дни насмотрелся… Мне бы сейчас винтовку да гранату… Уж я бы… – Он поднялся и шагнул к двери. – Мать повидаю и уйду… кровь с носу, а к своим проберусь. Обязательно буду в армии или в партизанском отряде.
– Уйду, проберусь… А надо ли это? – задержала его Клава. – А, может, мы здесь пригодимся?
– Как это пригодимся? – вскинул голову Дима.
– Другие-то ребята в город вернутся? Как думаешь?
– Возможно… А что?
– А ты помнишь, где винтовки закопали? – неожиданно спросила Клава.
– Еще бы… На тридцать втором километре, в песчаном карьере. Я даже метку поставил. Зачем тебе?
– А ты подумай… – многозначительно сказала Клава. – И уде, Дима, вот что. Держи со мной связь. Вернутся ребята – сообщай мне. Договорились? – Она проводила парня и наказала, чтобы вел себя осторожнее и не лез на глаза немцам.
Кивнув, Дима скрылся в темноте.
Никуда уж теперь Клава не уйдет из Острова. Да и надо ли уходить? Она ведь не одна. Здесь Петька Свищев с пионера-, ми, задержалась в городе Варя, вернулся Дима, побродят по округе другие комсомольцы и тоже, наверное, вернутся в город. А ведь им нужен старший товарищ, советчик, вожак. Готова ли ты к этому, Клаша Назарова, хватит ли у тебя сил, умения, выдержки?
ПЕРВОЕ ДЕЛО
Утром к Назаровой забежал Петька Свищев, ставший за эти дни се осведомителем.
С мальчишеским проворством он успевал побывать в разных концах города, ловко и безнаказанно пробираясь под самым носом у немцев.
Паренек подмечал все. Он знал, сколько военных машин перешло через мост, какие привезли орудия, у кого квартируют фашистские офицеры, кого вчера доставили в городскую тюрьму.
Сегодня, как и обычно, Петька бесшумно проскользнул по лестнице и, пользуясь азбукой Морзе, осторожно выступал в дверь первые буквы своей фамилия: «Свищ».
– Входи, входи, – Клава пропустила мальчика в комнату. – Уже на ногах, бегунок?… Когда же спишь?
– Мне много не надо… – Петька присел на табуретку у двери и приготовился рассказывать.
– Погоди, погоди, – остановила его Клава, зная, как трудно живется пареньку дома. – Давай сначала поедим…
– Я уже сытый, – сконфуженно отказался Петька.
Клава достала хлеб, вареную картошку, открыла банку консервов, заварила чай, усадила мальчишку рядом с собой за стол, и «сытый» Петька с завидным аппетитом принялся за еду.
– Вот теперь докладывай, – попросила Клава, когда мальчик, отдуваясь, прислонился к стене.
Вначале Петька доложил о том, что в Доме культуры для фашистских офицеров открылось кино, фильмы крутят каждый вечер и во время сеансов в зале стоит оглушительный гогот, словно ржут