Как-то в ванной комнате на втором этаже заклинило окно, и на полу намело целый снежный сугроб. Я дала ванной имя Бирдмор [87] – в честь ледника, который покорился Скотту. Хелен не пришла в восторг от этой шутки, но остальным она понравилась.
Однако, когда наступало время отправляться спать, я лежала без сна и смотрела в потолок. Иногда выходила на балкон своей комнаты и вглядывалась через перила в темноту, гадая, прекратит ли падение мою боль. Опомнившись, я стучала в дверь Софи, и мы беседовали почти до утра. Друзья всегда отвлекали меня, в их присутствии я находила очаги счастья, которые согревали в самые мрачные времена.
– Я должна признаться, Софи, – сказала я однажды.
– Рассказывай.
– Одна из причин, по которой я уехала, – мужчина.
– Не муж? – в ее взгляде читалось неприкрытое удивление.
– Нет. Француз. Очаровательный и красивый, он любил меня. Лежа в больнице, я написала тебе о нем, но потом уничтожила письмо, – я смущенно засмеялась. – Наверное, мне требовалось выразить чувства на бумаге, а ты – единственная, кому я могу открыться.
– Где он сейчас?
Софи налила шерри в маленькие рюмки.
Я отпила, надеясь, что это поможет уснуть.
– Не знаю. Я больше не видела его. И, честно говоря, беспокоюсь, не вернулся ли он во Францию.
– Ты скучаешь по нему?
Я откинулась на подушки дивана и укутала ноги ярким афганским пледом.
– Думаю, скорее я скучаю по мысли о нем.
– Мысли?
– Да. Он высокий и красивый, богатый и утонченный. Он мог бы и королеву уговорить поужинать с ним. Но для меня он олицетворял… свободу.
– Так что же случилось?
Я колебалась – возможно, слишком долго.
– Мы… Я просто не смогла.
Софи склонила голову набок.
– Ты что-то недоговариваешь. Вероятно, здесь кроется истинная причина, по которой ты пригласила меня в этот короткий отпуск?
– Достаточно сказать, что инцидент, случившийся, когда мы с тобой гостили у тетушки Ви, больше никогда не повторится. Это невозможно. Доктор устранил вероятность подобного.
Губы Софи приоткрылись, и она прижала руку к сердцу.
– О, Нэнси!
– Ты же знаешь правила, Айрис: не жалей меня.
Софи покачала головой.
– А Питер знает?
– Никто не знает. Но довольно об этом. – У меня больно сжалось сердце, и я больше не могла обсуждать свои муки.
Софи поняла, что нужно сменить тему.
– Я непременно должна показать тебе новую помаду.
Я накрасилась ее помадой и выпила шерри, стараясь забыть о том, что в моей стране еще идет война и множество людей страдают. Я скучала по своим городским друзьям. Скучала по работе. Но больше всего мне не хватало ощущения, что обо мне заботятся, что я желанна. Я не назвала бы то, что возникло у нас с Андре, любовью. Однако никогда прежде я настолько не приближалась к взаимности – к отношениям, в которых заинтересована была не я одна. Я скучала по Андре – но сама же и оттолкнула его.
Мне наконец-то стало легче, когда я все выложила перед любящей и не склонной осуждать подругой.
Но вскоре Софи уехала в Лондон, и через несколько дней моя меланхолия вернулась. Однажды утром я проснулась в самом мрачном настроении и поплелась в столовую, где друзья пили чай. И вдруг!
К моему изумлению, за столом сидели Ивлин Во, Хейвуд и Энн Хилл.
– Привет! – Ивлин отложил газету и поднялся со стула.
– О, Ивлин, как я рада тебя видеть! – я бросилась обнимать его.
– Нэнси, дорогая! Я приехал лишь на выходные. Учения закончились, и, думаю, скоро я снова покину страну, если командир настоит на своем.
– Куда ты отправишься на этот раз?
Я повернулась к Хею и Энн и обняла их. Затем уселась за стол, налила себе чай и принялась намазывать джем на тост.
– Пока не знаю. Меня перевели в Королевский конногвардейский полк. Они уже побывали в сражениях на Ближнем Востоке и в Северной Африке.
– Я молюсь, чтобы война закончилась. Ходят ужасные слухи о лагерях смерти, – сказала я, вспомнив статью о лагере в польском Люблине.
– Боюсь, это не слухи. Такие лагеря существуют давно, просто сообщили о них лишь сейчас, – пояснил Ивлин. – Гитлер и его головорезы ни перед чем не остановятся, чтобы достичь своей цели.
Тост вдруг сделался слишком сухим, а домашний джем кислым, и я с трудом проглотила кусок.
– Ужасно. – Я отодвинула тарелку, больше не чувствуя голода.
В столовой воцарилась тишина. Мы размышляли над кошмарными новостями и горевали о судьбе тех, кто пал жертвой ненависти. В тысячный раз я пыталась понять, как кто-то может добровольно встать на сторону фашизма.
Позже вечером за игрой в карты наше настроение чуть улучшилось – насколько это возможно в разгар войны.
– Давайте устроим встречу в вашем книжном магазине, когда я приеду домой, в Лондон, – предложила я Хейвуду Хиллу. – Я тоскую по тем дням, когда мы собирались и беседовали о книгах.
– С удовольствием, – ответил Хей.
Ивлин погрозил мне пальцем:
– А что ты вообще собираешься делать в Лондоне? Помимо литературных салонов?
– Вернусь на службу в ПВО и к волонтерской работе в столовой, – оторвав взгляд от карт, я посмотрела на Ивлина.
Он приподнял бровь:
– А как насчет следующей книги?
Я рассмеялась.
– Полагаю, я еще нескоро начну писать. За исключением статей для журналов, позволяющих заработать на жизнь.
– И почему же?
Склонив голову набок, я заметила, что Хейвуд и Энн весьма заинтересовались разговором. Посерьезнев, я ответила:
– Просто потому, мой старый друг, что я начисто лишена таланта.
При этом признании остальные гости расхохотались. Они смеялись до слез, будто я рассказала невероятно смешной анекдот.
– Я совершенно серьезна, – я нахмурилась.
– Ты не можешь быть серьезной, – Ивлин вытер глаза.
– Да уж, действительно. Как мир будет вертеться без нового романа Нэнси Митфорд? – спросила Энн Хилл, наморщив нос.
– За этим столом собрались все мои фанаты, но я не смогу прожить на выручку от книг, которые купите вы.
Я выразительно посмотрела на Ивлина: он единственный знал, что продажи не покрыли даже авансы за два моих последних романа. И хотя он утверждал, что фиаско связано с неудачными датами выхода книг, это не имело значения.
Хейвуд Хилл вмешался в разговор:
– Мы всегда распродавали все твои книги.
Я натянуто улыбнулась, вспомнив, как именно Энн продавала их – предлагая скидку. Я посмотрела в окно, желая